Мемуары

Как позднее рассказывали мать с братом, я находилась в состоянии своего рода горячечного бреда — отказывалась от всего, в том числе и от пищи. Когда близкие уже не знали, что делать дальше, меня повезли к профессору Иоханнесу Шульцу, [332]успевшему прославиться во всей Германии благодаря своей методике аутогенной тренировки.

Но даже он не смог помочь. Профессор то и дело повторял:

— Вы сможете вылечиться только в том случае, если расстанетесь с этим мужчиной.

Мой довод, что силой любви можно добиться многого, он отмел:

— Этот человек не может измениться, он всегда будет таким. — И настоятельно предупредил меня: — Если вы с ним не расстанетесь, то постоянно будете находиться в опасности, это как кирпич, который во время прогулки неожиданно может упасть вам на голову.

Не в силах больше выносить подобные разговоры я запретила возить меня на лечение к Шульцу, начала испытывать к нему неприязнь. Его слова стали для меня настоящей мукой. Несмотря ни на что, я была все еще слишком сильно привязана к Петеру.

Последовал период полной пассивности, череда депрессий. Меня послали в горы — они уже часто приносили мне исцеление. Вместе со своей сотрудницей, фрау Петерс, я поехала в Цюрс близ Арльберга, где знала каждый заснеженный косогор. Но кататься на лыжах в моем состоянии было невозможно. Укутанная в одеяла, я безучастно лежала в шезлонге. Еще не законченные съемки «Долины» перенесли на неопределенное время — пока не освободится большой павильон. А для сцен с быками для корриды, снять которые можно было только в Испании, мы еще не получили разрешения. Нас всячески обнадеживали и просили подождать до лета. Некоторых моих сотрудников, например, оператора Беница и руководителя съемок Фихтнера, временно направили в другие фирмы, производившим фильмы на важные военные темы.

Однажды в Цюрсе на моем подносе с завтраком оказалось письмо с фронта — первая весточка от Петера. Я страстно ждала этого письма, но теперь, когда оно лежало передо мной, вскрыть его не хватало мужества. Почтовый штемпель свидетельствовал, что шло оно несколько недель. До вечера я крепилась, потом прочла:

Милая, самая милая Лени, еще два дня назад я разговаривал с тобой, а сейчас меня снова одолевает такая тоска, будто мы в разлуке уже многие недели или месяцы… Я уверен, что скоро снова смогу быть у тебя, и тогда мы навсегда останемся вместе. Ты должна твердо верить, что так угодно судьбе, соответственно, высоте нашей любви. Прежде я никогда не верил в провидение, и лишь благодаря нашим чувствам преисполнился глубокой веры в его всемогущество…

Это письмо подняло в моей душе целую бурю: можно ли писать подобным образом после всего того, что произошло? Из инстинкта самосохранения я хотела расстаться с этим человеком, но слова его действовали на меня подобно наркотику. Не война ли всему виной? Чувства были сильнее рассудка.

Письма с фронта

После этого Петер стал писать регулярно. Его письма потрясали. Пережитое на фронте произвело переворот в его душе — в этом не оставалось никакого сомнения. Некоторые послания я хочу процитировать. Без них были бы непонятны ни моя последующая жизнь, ни дальнейшие страдания, связанные с этим человеком.

2 марта 1942 года

…сегодня ночью три часа тому назад я получил наконец твое письмо — глубоко потрясен страданием, которое причинил тебе. Милая моя, маленькая Лени, не переживай больше, слышишь? Я не любил никого кроме тебя, я часть тебя, неразрывно с тобой связанная. Возможно, такова наша судьба, что обоим приходится страдать, прежде чем достичь высшей степени счастья. Меня терзали сомнения, я был несчастен оттого, что боялся потерять тебя. Ты, наверное, поняла, читая мои письма, что я весь целиком принадлежу тебе и только тебе — поверь мне. Твердо верю, что между нами никогда больше не сможет возникнуть даже крохотная искорка недоверия… Сейчас я переживаю, пожалуй, самый серьезный в моей судьбе кризис. Ты ведь знаешь, отчего мне вообще еще хочется продолжать жить, причина — ты и вновь, и вновь ты… Я был в слишком большом замешательстве из-за несчастья, которое произошло в те десять дней, и не смог все объяснить и выразить то, как чувствовал… Знаешь, Лени, ты мне нужна во много раз больше, чем я тебе… Ты ведь чувствуешь и знаешь, что никогда меня не теряла и не сможешь потерять, если не считать смерти…

13 марта 1942 года