Мемуары

Затем мы попрощались. Франк попросил прислать ему снимки и статьи в газетах о моих вечерах танца, а я дала ему свой адрес. И вот я снова стояла одна на Курфюрстендамм. Было семь часов вечера. И какое-то предчувствие говорило, что вскоре должно произойти нечто судьбоносное. Боли в колене, которые так и не уменьшились, вынудили меня к немедленному действию. Нельзя было терять ни дня. Тут мне вспомнился доктор Прибрам. С ним — молодым хирургом и врачом-ассистентом знаменитого профессора Бира — я познакомилась в теннисном клубе «Рот-Вайс» и несколько раз рассказывала о своих болячках. Он обещал сделать снимок колена. Возле кондитерской стояла телефонная будка. Я попыталась дозвониться до клиники доктора Прибрама, к счастью, он сам подошел к телефону.

Добравшись на такси до больницы, я стала уговаривать доктора сделать рентген уже этим вечером. Я просила, плакала, умоляла до тех пор, пока он в конце концов не сдался. Наконец-то я получила точный диагноз: в мениске из-за трещины образовался хрящевой нарост величиной с грецкий орех, который необходимо было удалить. Тогда еще подобной практики не было, а Прибрам и его шеф специализировались в основном на операциях по удалению желчных камней. Но узнав, как обстоят дела с моим коленом, я не хотела больше ждать. Сейчас я уже не помню, как мне удалось уговорить врача прооперировать меня на следующее утро. «Не менее десяти недель проведете в гипсе, — предупредил доктор, — и может случиться так, что функции колена не восстановятся окончательно». Но в тот момент для меня не было выбора: либо — либо! Иначе я теряла шанс отправиться в горы. Я сообщила об операции только Фанку, послав обещанные снимки и статьи из газет.

Той же ночью я приехала в клинику и уже в восемь часов утра лежала на столе. Когда начал действовать эфирный наркоз, я, счастливая, внутренним взором видела — словно в танцующем хаосе — кадры из «Горы судьбы»: высокие скалы, облака и — Гулью — судьбоносную скалу-иглу. Она внезапно возникла передо мной и медленно подалась назад, угасая, словно растворяясь в воздухе.

Я погрузилась в глубокий сон.

«Святая гора» [69]

На третий день после операции медицинская сестра сообщила, что ко мне пришли. Я посмотрела на нее с недоверием, так как никто не знал, где я нахожусь. Тут в палату вошел Фанк, выглядевший бледным и утомленным, будто не спал всю ночь. Сестра оставила нас одних.

— Возьмите это, — сказал он, — я написал для вас за последние три ночи.

И протянул сверток. Я медленно развернула бумагу — там оказалась рукопись. На первой странице я прочла: «„Святая гора“. Написано специально для танцовщицы Лени Рифеншталь».

То, что я испытала, невозможно передать словами. Мне хотелось смеяться и плакать одновременно. Как случилось, думала я, что желание исполнилось так быстро, желание, о котором даже и словом не обмолвилась.

Пролежав три месяца, три несказанно долгих месяца, я так и не была уверена, сможет ли нога двигаться, как прежде. В это время Фанк репетировал со мной одну сцену за другой. У меня создавалось такое впечатление, что он совершенно не сомневается в успехе операции. На тринадцатой неделе мне наконец разрешили встать. Врач и сестра помогли сделать первые шаги. И мне повезло: колено сгибалось и я могла двигать ногой без всякой боли. Доктор Прибрам сиял, но не мог даже представить, как я ему благодарна.

Между тем начали падать первые снежинки, медленно и как-то незаметно, — мелкий берлинский снег, ни на что не годный. Единственный снег, который я видела до сих пор. Как все теперь должно измениться!

В моей личной жизни тоже наступил перелом. От своих друзей я узнала, что Отто Фроитцгейм, мой жених, пока я находилась в клинике, во время турнира в Мерано [70]вступил в связь с коллегой-теннисисткой. Они целую неделю жили в одном номере! Как ни странно было сознавать, но я восприняла подобное известие за знак судьбы, дающий, наконец, возможность освободиться от этого человека — решение, для которого мне раньше не хватало силы. Однако даже теперь я страдала при мысли об окончательном разрыве.

Фроитцгейм не хотел верить, что наши отношения окончены, и ежедневно посылал письма и цветы. Однажды он появился перед моей дверью и попросил разрешения войти. Никогда бы не подумала, что Отто будет так за меня бороться. Чтобы не оказаться снова в его власти, я решила не открывать дверь. Слыша мои рыдания, он не уходил и умолял мягким, соблазнительным голосом: «Лени, впусти меня. Лени, Лени…»

Я впилась зубами в руку, чтобы приглушить рыдания, но дверь не открыла. Это было очень непростым решением. Когда шаги удалились, я проплакала до самого утра.

Фанк, посещавший меня ежедневно, удивился моему печальному виду и заплаканному лицу. Он засыпал меня вопросами — и наконец услышал печальный рассказ. Но когда, утешая меня, притянул к себе, стало ясно, что вопреки моим надеждам им двигали отнюдь не дружеские чувства. Освободившись из его объятий, я дала понять, что это должно прекратиться.