Мемуары

Герцог Энгиенский, которого я отныне вследствие смерти его отца {64} стану именовать принцем Конде, командовал фландрской армией и незадолго перед тем выиграл битву при Лансе. {65} Кардинал, окрыленный столь крупным успехом, задумал использовать его не столько против врагов государства, сколько против самого государства {66} и, вместо того чтобы извлечь выгоды из этой победы тут же во Фландрии, обратил все свои помыслы только на то, как бы отметить Парламенту. Он счел, что задуманный им акт произвола надлежит подкрепить присутствием короля и что блистательные успехи его оружия удержат народ и Парламент в повиновении и страхе. И вот, выбрав день, {67} когда все сословия собрались в Нотр-Дам, чтобы прослушать Те Deum, Кардинал, едва король с королевой вышли за двери собора, распорядился арестовать президента Бланмениля, {68} Брусселя и некоторых других, особенно рьяно противившихся его новым указам и чреватым общественными бедствиями распоряжениям. Но этот шаг не оправдал ожиданий Кардинала: народ взялся за оружие. Канцлер, {70} спасаясь от его ярости, укрылся в особняке де Люина; его искали по всему дому, чтобы растерзать в клочья, и маршал Ламейере ради его спасения поспешил туда с несколькими ротами королевских гвардейцев. Он и сам подвергся опасности. Улицы перегородили цепями; повсюду выросли баррикады; королю и королеве пришлось выдержать осаду в Палэ-Рояле, и они оказались вынужденными отпустить арестованных, выдачи которых потребовали посланцы Парламента. В разгар этих волнений коадъютор Парижский, {71} до той поры стоявший в стороне от государственных дел, но жаждавший к ним приобщиться, воспользовался этой возможностью предложить королеве свои услуги и, взяв на себя посредничество, способствовать усмирению мятежа, но к его рвению отнеслись явно неодобрительно, и, больше того, его усердие было осмеяно.

Я не был тогда в Париже, так как по приказанию королевы выехал в свое губернаторство. Мое присутствие там было и в самом деле необходимо для удержания Пуату в верности своему долгу: эта провинция начала волноваться, {72} и там уже были случаи ограбления королевских бюро. Перед моим отъездом мне несколько раз показалось, что Кардинал хочет меня задобрить и делает вид, будто домогается моей дружбы. Он знал, что королева неоднократно давала мне обещание предоставить моей фамилии такие же преимущества, какие даровались Роганам, Латремуям {73} и некоторым другим, и, поскольку более существенные милости казались мне совершенно недосягаемыми, я решил удовольствоваться хотя бы этой, о чем и сказал Кардиналу накануне отъезда. Он положительно заверил меня, xто в недалеком будущем я буду ею пожалован, а по возвращении сразу же получу - и притом первым из притязающих - жалованную грамоту на герцогский титул с тем, чтобы одновременно и моя жена получила право табурета. {74} В ожидании этого я отправился, как уже сказано, в Пуату и пресек в этой провинции беспорядки. Но там до меня дошла весть, что Кардинал вопреки своему слову даровал грамоты на герцогский титул ни больше ни меньше как шести знатным особам, так обо мне я не вспомнив. Естественное негодование, вызванное столь неслыханным обхождением, еще не успело во мне остыть, когда я был извещен г-жой де Лонгвиль, что, собравшись в Нуази, принц Конти, герцог Лонгвиль, коадъютор Парижский и наиболее влиятельные лица в Парламенте полностью составили и приняли план гражданской войны. Она сообщала мне и о том, что они рассчитывают привлечь также принца Конде и что, не зная моего отношения ко всему этому, она колеблется, какой образ действий избрать, и просит спешно прибыть в Париж, чтобы совместно принять решение, должна ли она торопить с осуществлением этого замысла или, напротив, препятствовать его скорейшему осуществлению. Эта новость утешила меня в моих неприятностях, и я понял, что наконец-то располагаю возможностью дать почувствовать королеве и кардиналу Мазарини, насколько полезнее было бы им пойти навстречу моим желаниям. Я обратился с просьбой об отпуске и с трудом его получил: мне его разрешили, поставив условием не жаловаться на обхождение и впредь не настаивать на удовлетворений своих притязаний. Я с легкостью на это пошел и прибыл в Париж, охваченный естественным раздражением. Здесь я увидел, что дела и вправду обстоят соответственно сообщениям г-жи де Лонгвиль, но вместе с тем увидел и меньше горячности, то ли потому, что первый порыв остыл, то ли потому, что несхожесть интересов и огромность замысла охладили тех, в ком он зародился. Кроме того, г-жа де Лонгвиль умышленно создавала всяческие помехи, дабы предоставить мне время прибыть в Париж и, осмотревшись, принять более зрелое и окончательное решение. Я это сделал без колебаний и ощутил немалое удовольствие от сознания, что, до какого бы положения ни довели меня черствость королевы и ненависть Кардинала, у меня все же остаются средства для отмщения им.