Мемуары

Этот Совет, однако, вместо того чтобы устранить беспорядок, еще больше усилил его из-за притязаний отдельных лиц на преобладающее положение в нем, и его деятельность, подобно собранию в ратуше, породила горестные последствия, ибо герцоги Немур и Бофор, раздраженные своими прежними разногласиями и соперничеством в любовных делах, поссорились из-за председательствования в Совете, вслед за чем подрались на пистолетах, и в этом поединке герцог Немур был убит герцогом Бофором, своим шурином. {51} Эта смерть вызвала сожаление и скорбь во всех, знавших принца. Да и более широкие слои общества имели основание оплакивать его гибель, ибо, не говоря уже о его отличных и приятных качествах, он всеми силами споспешествовал достижению мира: он и герцог Ларошфуко, чтобы облегчить его заключение, отказались от выгод, которых Принц должен был добиться для них своим соглашением. Но смерть одного и ранение другого предоставили испанцам и друзьям г-жи де Лонгвиль ту свободу действий, которой они так желали для завлечения Принца. Они больше не опасались, что их обращенные к нему предложения перебраться по Фландрию встретят с его стороны отказ. Они пообещали ему удовлетворить все его пожелания, и, очевидно, даже г-жа де Шатильон стала ему представляться не столь привлекательной, лишь только отпала необходимость бороться за нее с достойным его соперником. Тем не менее сперва он мирных предложений не отклонил, но, желая принять необходимые меры на случай, если война все же продолжится, предложил герцогу Ларошфуко возложить на него обязанности, которые ранее выполнял герцог Немур, но, поскольку тот не мог их нести из-за своего ранения. Принц передал их принцу Тарентскому.

Париж был в то время раздираем распрями, как никогда: {52} двор что ни день подкупал кого-нибудь из парламентских и в народе; побоище в ратуше повергло всех в ужас: армия принцев не решалась выйти в открытое поле, а ее пребывание в Париже усиливало всеобщее озлобление против Принца, и его дела дошли до столь плачевного состояния, какого ранее еще не бывало, когда испанцы, равно желавшие воспрепятствовать как падению, так и возвышению Принца, чтобы до бесконечности длить воину, вторично послали к Парижу герцога Лотарингского во главе значительных сил с задачей остановить королевскую армию. Он даже окружил ее в Вильневе-Сен-Жорж и сообщил в Париж, что заставит ее сразиться или уморит голодом в ее собственном лагере. Эта весть обнадежила Принца, который поверил в такой исход этой битвы и в то, что он намного улучшит его положение, хотя, говоря по правде, г-н де Тюренн никогда не терпел недостатка в съестных припасах и располагал полной свободой отойти в Мелен и уклониться от боя; и, в конце концов, он беспрепятственно туда удалился, когда герцог Лотарингский отбыл в Париж, {53} а Принц болел затяжною горячкой.

В дальнейшем отряд, которым командовал граф Палюо, овладев Муроном, {54} присоединился к армии короля. С самого начала войны граф Палюо с немногочисленными войсками держал в осаде маркиза Персана; но после того, как болезни обессилили защитников города, на него пошли приступом и взяли его, столкнувшись с менее стойким сопротивлением, чем подобало ждать от столь отважных солдат, затворившихся в крепости, которая была одною из лучших и мире, не будь у них недостатка во всем. Эту потерю Принц должен был ощутить тем острее, что отчасти был и сам в ней повинен, ибо ничего не предпринял, чтобы выручить осажденных, хотя и мог это сделать в то время, когда королевская армия стояла возле Компьена, и ему нередко бывало довольно легко оказать помощь Мурому, а между тем его войска, разоряя окрестности Парижа, только усиливали ненависть, которую он к себе вызывал.

Не был он удачливее, да и служили ему не лучше также в Гиени: нелады между принцем Конти и г-жой де Лонгвиль, усилив распри в Бордо, явились удобным предлогом для всякого, кто хотел отмежеваться от Принца. Некоторые города, например Ажен, открыли ворота войскам короля, а народ Периге пронзил кинжалами своего коменданта Шанло и прогнал прочь гарнизон Вильнев-д'Аженуа, где укрылся маркиз Теобон, оказался единственным городом, решившим сопротивляться, и он проявил при этом такую доблесть, что графу Аркуру пришлось снять осаду. После этой небольшой неприятности граф недолго оставался в Гиени, то ли потому, что и в самом деле не доверял двору, или, может быть, так как решил, что, утвердившись в Бриссаке, Филиппсбурге и Эльзасе, сможет там заложить для себя основы уверенного и независимого положения, и, отбыв из своей армии, как человек, опасающийся ареста, со всей возможной поспешностью направился в Филиппсбург.