Мемуары

Круасси, которому надлежало составить договор, уже взялся за перо, но тут бернардинец, обернувшись ко мне, спросил, поставлю ли я под ним свою подпись, и когда я ответил, что, по словам герцогини Буйонской, граф де Фуэнсальданья мне это возбраняет, возразил с важностью, что [172]без этого предварительного условия обойтись нельзя, — тому два дня он снова получил на сей счет особенный приказ эрцгерцога. В замечании его я угадал действие слов, сказанных по моему наущению Бриссаком герцогине Буйонской. Супруг ее всеми силами пытался меня уломать. А я не упустил случая растолковать испанским посланцам, в чем состоит истинная их выгода, доказывая им, что избранный план опасен как для меня, так и для всей партии, и я не могу ему следовать или хотя бы одобрить его своей подписью. Я повторил сказанное мною накануне, что готов идти на все, если заключено будет окончательное и решительное соглашение. При этом я употребил все силы, чтобы, не выдавая своего умысла, заронить в испанцах продозрение, что путь, на который решено вступить, открывает лазейки для частных сделок.

Хотя я высказал все это в форме простого рассуждения, не изъявляя ни малейшей охоты противиться принятому решению, слова мои произвели сильное впечатление на бернардинца, а герцог Буйонский весьма смутился и, как он признавался мне впоследствии, сам не рад был, что затеял спор. Дон Франсиско Писарро, истый кастилец, не так давно покинувший родную страну да вдобавок привезший новые распоряжения Брюсселя во всем сообразоваться с мнением герцога Буйонского, стал убеждать своего сотоварища уступить желанию герцога. Тот согласился, не оказав большого сопротивления. А я, едва увидел, что он уже решился, сам стал его к этому склонять и присовокупил, что, желая избавить его от сомнений, вызванных моим нежеланием подписать договор, я в присутствии принца де Конти и остальных генералов даю слово, если Парламент придет к согласию с двором, предоставить испанцам с помощью средств, находящихся в моем распоряжении, время и возможности, потребные для того, чтобы вывести их войска.

Я посулил им это по двум причинам: во-первых, я был твердо убежден, что Фуэнсальданья, человек весьма умный, отнюдь не согласится с мнением своих посланцев и не отважится ввести свою армию во Францию, получив столь ничтожные гарантии от военачальников и никаких от меня. Второе соображение, побудившее меня сделать этот шаг, состояло в том, что я был весьма не прочь показать нашим генералам, сколь велика моя решимость сделать все, от меня зависящее, чтобы не допустить предательства, и потому я публично обязуюсь помешать разбить испанцев или захватить их врасплох даже в том случае, если Парламент примирится с двором, хотя на том же совещании я более двадцати раз повторял, что не намерен действовать наперекор Парламенту и это мое нежелание — единственная причина, по какой я не хочу подписывать договор, в котором он не принимает участия.

Герцог д'Эльбёф, человек коварный, да вдобавок еще озлобленный моими словами о частных сделках, громко сказал мне, не стесняясь присутствием послов: «Средства, о которых вы только что упомянули этим господам, вы можете найти только в народе». — «Там я никогда не стану их искать, — возразил я ему. — И герцог Буйонский в этом за меня [173]поручится». — «Я знаю, что это не входит в ваши намерения, — отозвался герцог Буйонский, который, правду сказать, желал бы, чтобы я поставил свою подпись рядом с другими. — Однако, — продолжал он, — поверьте, вы невольно поступаете вопреки вашим намерениям, и мы, подписывая договор, сохраняем более уважения к Парламенту, нежели вы сами, отказываясь его подписать, ибо мы... (при последних словах он понизил голос, чтобы его не услыхали послы, и, отведя нас с герцогом д'Эльбёфом в угол, закончил) мы оставляем себе лазейку, чтобы выпутаться из дела вместе с Парламентом». — «Парламент воспользуется вашей лазейкой, — возразил ему я, — когда вы этого совсем не захотите, это очевидно уже и сейчас, а когда вы захотите ее захлопнуть, вы не сможете это сделать; с Парламентом шутки плохи — будущее вас в этом убедит». Тут нас позвал принц де Конти. Договор был оглашен и подписан. Вот все, чему мы были очевидцами. Но дон Габриэль де Толедо, о котором мне вскоре придется говорить, впоследствии рассказывал мне, что испанские посланцы вручили две тысячи пистолей герцогине де Монбазон и столько же герцогу д'Эльбёфу.