Мемуары

Герцогиня де Шеврёз, которая поняла, что я не отдам себя безропотно на заклание, а она не без причины желала, чтобы Фронда оставалась верна интересам Королевы, ибо та понемногу возвращала ей былую свою благосклонность, — герцогиня де Шеврёз усердно старалась предупредить следствия, какие должно было повлечь за собою поведение Кардинала; намерения ее были с готовностью поддержаны большинством тех сторонников нашей партии, кто не имел охоты пристать к партии принца де [289]Конде 280. Почти все они присоединились к герцогине не для того, чтобы увещевать меня, ибо считали меня правым и понимали, как и я сам, что было бы смешно отказаться от неусыпной осторожности, но чтобы открыть глаза двору и объяснить Кардиналу, сколь благородны мои действия и в чем состоит собственная его выгода. Мне вспоминаются строки из письма, посланного ему герцогиней де Шеврёз. Подробно исчислив все сделанное мной для того, чтобы сдержать народ, она писала Кардиналу: «Ужели нашлись люди, столь коварные, что осмеливаются уверять вас, будто коадъютор стакнулся с бордоскими мятежниками? Я свидетельница тому, что и в пору открытой между вами вражды он с трудом сохранял хладнокровие, имея дело с их посланцами; когда я однажды разбранила его за это, полагая, что Фронде выгодно расположить их к себе, и укорила его за то, что он лучше обходится с бунтовщиками из Прованса, он возразил мне, что провансальцы всего лишь вертопрахи, из которых порой можно извлечь пользу, а гасконцы всегда были безумцами, и с ними заодно можно лишь натворить бед». Г-жа де Шеврёз была права, она воздавала мне должное, но ей так и не удалось убедить Кардинала, — то ли он сам был обманут хранителем печати и Ле Телье, как впоследствии утверждал Лионн, то ли притворялся обманутым в надежде и с намерением воспользоваться этим, чтобы одержать надо мной верх. Г-жа де Род, в которую старый хранитель печати был влюблен куда более, нежели она в него, и которая, дружа с мадемуазель де Шеврёз, приятельствовала и со мной, нашла в этих обстоятельствах благоприятный случай удовлетворить природную свою наклонность к интригам. Не ссорясь с хранителем печати, она старалась поссорить меня с двором и, хотя и не строила против меня козней — на вероломство она была неспособна, — искала способа отдалить меня от двора. Она всегда поддерживала довольно тесную дружбу с герцогиней де Лонгвиль и еще более с принцессой Пфальцской, которая настоятельно побуждала ее уговорить меня содействовать освобождению принцев. Предложения эти она не скрывала от Отеля Шеврёз, и они насторожили в нашей партии тех, кто, заботясь лишь о своих мелочных выгодах, находимых ими при дворе, отнюдь не желал с двором порывать. К числу этих лиц принадлежали герцогиня де Шеврёз, Нуармутье и Лег. Остальные делились на две группы: первая из них думала лишь о безопасности и чести партии, что и составляет всегда истинную ее выгоду; то были де Монтрезор, де Витри, де Бельевр, на свой ленивый лад де Бриссак, а также де Комартен. Другие, как герцог де Бофор и г-жа де Монбазон, сами не знали, чего хотят: собственно говоря, они не хотели ничего, ибо желали сразу всего; такого рода люди обыкновенно соединяют в своем воображении самые противоположные желания. Я говорил г-же Монбазон, что буду весьма доволен ее постоянством, если она соблаговолит не чаще двух раз на дню переметываться от Кардинала к Принцу и обратно. К довершению бед я имел дело с Месьё, одним из самых слабодушных людей в мире, да к тому же еще самым недоверчивым и скрытным. Только из опыта можно представить себе, сколь мучительно и трудно иметь [290]дело с человеком, соединяющим в себе два эти свойства. В твердом намерении не принимать никаких решений, не обсудив их со всеми теми, с кем я был связан словом, я желал объясниться с ними начистоту; все они, движимые различными интересами, пришли к единому мнению, которое было им, однако, искусно и ловко внушено Комартеном. Он уже давно старался победить упорство, с каким я отвергал мысль о пурпурной мантии, и многократно доказывал мне, что все, публично сказанное мною на сей счет, уже неопровержимо засвидетельствовано и подтверждено бескорыстием, явленным мною в таких-то и таких-то обстоятельствах. Но подобные заверения могли и должны были быть сделаны лишь во время парижской войны, когда у меня могли быть известные причины так говорить и действовать; нынче же речь идет не о защите Парижа и не о крови народа; нынешняя распря в государстве — на самом деле всего лишь борьба за власть между принцем крови и министром, и то, что прежде могло посчитаться бескорыстием, теперь будет казаться уловкой, а стало быть, я прослыву либо глупцом, либо плутом; принц де Конде нанес мне жестокую обиду, меня обвинив; я нанес ему оскорбление, содействуя его аресту; по тому, как обходится со мной Кардинал, я должен понять, что он так же уязвлен услугами, какие я оказал Королеве, как прежде уязвлен был теми, что я оказал Парламенту; эти соображения должны были бы меня убедить, сколь необходимо мне защитить себя от мести Принца и зависти министра, которые в любую минуту могут договориться между собой; одна лишь кардинальская шапка властна сделать то, что недоступно митре архиепископа Парижского со всеми ее бриллиантами, то есть уравнять меня с ними в звании, а это необходимо, чтобы выстоять, особливо в мирные времена, против тех, кого высокое их положение почти всегда одаривает не только почестями и блеском, но в той же мере влиянием и силой.