Мемуары

Я вкушал тогда первый пламень наслаждения, который молодость легко принимает за первый пламень любви, и самолюбие мое так тешила победа, одержанная над Кардиналом на поле брани столь прекрасном, как Арсенал, что, едва я почувствовал перемену во всех членах семьи, душу мою охватила ярость. Муж соглашался и даже желал, чтобы почаще ездили в Рюэль; жена дарила меня признаниями, в искренности которых я теперь часто сомневался; наконец гнев г-жи де Гемене, о причине которого я вам рассказал, ревность, пробужденная во мне г-жой де Ла Мейере, отвращение к моему сану — все соединилось в роковую минуту и едва не произвело одно из самых великих и громких событий нашего века.

Ла Рошпо, мой двоюродный брат и близкий друг, состоял на службе при особе покойного герцога Орлеанского и пользовался чрезвычайным его доверием. Он от души ненавидел кардинала де Ришельё, ибо был сыном г-жи Дю Фаржи, которую преследовал этот министр, подвергший ее публичному поруганию 42; к тому же незадолго до этого Кардинал, все еще державший в Бастилии графа Дю Фаржи 43, отказался дать Ла Рошпо Шампанский полк, о котором хлопотал для него маршал де Ла Мейере, высоко ценивший его храбрость. Вам нетрудно представить себе, сколь часто мы с ним слагали панегирики Кардиналу, негодуя на малодушие герцога Орлеанского, который убедил Графа покинуть Францию и удалиться в Седан, дав ему слово присоединиться к нему, а сам бесславно возвратился из Блуа ко двору.

Поскольку я был преисполнен чувств, о которых вам только что поведал, а Ла Рошпо тех, что были внушены ему обстоятельствами его семьи [18]и его собственными, мы легко пришли к одной и той же мысли: воспользовавшись слабодушием Месьё 44, исполнить то, что отвага приближенных едва не заставила его совершить в Корби и о чем для большей ясности должно вам коротко рассказать.

Когда вражеская армия 45под командованием принца Томмазо Савойского и Пикколомини вторглась в Пикардию, Король сам отправился туда, взяв брата своего главнокомандующим, а графа Суассонского его заместителем. Оба были в самых дурных отношениях с кардиналом де Ришельё, который возложил на них эти обязанности, повинуясь одной лишь необходимости и потому, что испанцы, угрожавшие самому сердцу королевства, захватили уже Корби, Ла-Капель и Ле-Катле. Едва только враги отступили в Нидерланды и Король вновь овладел Корби 46, всем стало ясно, что графа Суассонского, который внушал первому министру жестокую зависть своей доблестью, учтивостью и щедростью, был связан сердечной дружбой с Месьё, и главное — совершил тягчайшее преступление, отказавшись жениться на г-же д'Эгийон 47, постараются сгубить. Л'Эпине, Монтрезор и Ла Рошпо приложили все старания, чтобы, запугав Месьё, вселить в него решимость избавиться от Кардинала; Сент-Ибар, Варикарвиль, Бардувиль и Борегар, отец того Борегара, который состоит у меня на службе, убедили в том же графа Суассонского.

Дело было решено, но не исполнено. В Амьене Кардинал был у них в руках, но они его не тронули. Я так никогда и не дознался почему; все участники заговора об этом рассказывали, и каждый винил другого. Что произошло на самом деле, мне неизвестно. Верно лишь, что по прибытии в Париж, всеми ими овладел страх. Граф, который по общему суждению был самым твердым из амьенских заговорщиков, бежал в Седан, бывший в ту пору владением герцога Буйонского. Месьё отправился в Блуа, а герцог де Рец 48, который не участвовал в амьенском предприятии, но был горячо предан графу Суассонскому, выехал ночью из Парижа на перекладных и укрылся в Бель-Иле. Король послал в Блуа графа де Гиша, ныне маршала де Грамона, и де Шавиньи, государственного секретаря и ближайшего доверенного Кардинала. Они напугали Месьё и увезли его в Париж, где им овладел еще больший страх, ибо те из его приближенных, кто был ему предан, то есть те из состоявших у него на службе, кто не был подкуплен двором, зная его слабую струну, не преминули воздействовать на нее, чтобы он позаботился о своей, а лучше сказать, об их безопасности. Эту струну мы с Ла Рошпо и надеялись натянуть, чтобы втянуть Месьё в наш заговор. Я прибегнул к столь неправильному выражению, ибо не нашел другого, которое нагляднее изобразило бы натуру Месьё. Он замысливал все, но ни на что не решался, а если случайно решался на что-нибудь, его надо было при этом подталкивать или, лучше сказать, толкнуть со всей силой, чтобы побудить исполнить задуманное.

Ла Рошпо старался как мог, но так как, в ответ на предлагаемые им меры, Месьё все только откладывал или отговаривался невозможностью их исполнить, тот придумал способ, без сомнения рискованный, но как это [19]бывает обыкновенно в деяниях чрезвычайных, менее рискованный, нежели это казалось с первого взгляда.