Мемуары

На следующий год мой муж опять поступил на службу: он был назначен обер-шенком. Император сделал это назначение крайне милостиво и лестно отозвался о муже в разговоре с Императрицей, которая передала мне эти слова с участием, растрогавшим меня. Несколько дней спустя я встретилась с Императором на прогулке. Он дружески говорил мне о муже, о том удовольствии, которое он испытывал от этого сближения, и вспоминал прежнее. Но эта перемена не привела ни к чему для меня, и мне не легче было от этого видеться с Императрицей. Г-жа де Тарант была очень этим огорчена, но мне в некотором роде было приятно доказать Императрице, насколько моя привязанность к ней была лишена личных чувств и самолюбия.

Император уехал в армию. Французы быстро продвигались, и их первые успехи вызывали довольно справедливое беспокойство. В этом замечательном случае Императрица проявила мужество и доверие, достойные восхищения, и ее благородный пример оживил многих, впавших в уныние. Стали надеяться, так же как и она, на славу, которая последует за этой минутой смущения.

Я не буду входить в подробности этой войны, бывшей так недавно и известной всем, и буду продолжать говорить о том, что особенно близко касалось нас. Первое путешествие Императора не было долгим; но в декабре месяце того же года он опять уехал, чтобы принять славное участие в успехах своей армии.

Императрица провела лето следующего года в Царском Селе. До того времени наши свидания происходили или у Толстой, или у принцессы Амелии; но в это время ее резиденция стала слишком отдаленной, чтобы мы могли видеться. Она оказала мне. честь, неоднократно присылая письма. Мой муж получил особое поручение от Императора отправиться в Москву для раздачи пособий, в которых жители этого города очень нуждались. Когда он прощался с Императрицей, в разговоре его усердие завлекло его, кажется, слишком далеко. Он позволил себе сказать больше, чем следовало бы, и они расстались довольно холодно. Он написал мне по этому поводу письмо, полное сожаления. Императрица тоже соизволила говорить мне об этом, и ее снисходительная доброта позволила ей забыть то, что могло ее оскорбить.

В декабре месяце Императрица получила письмо от Императора, приглашавшего ее навестить свою мать, маркграфиню Баденскую. Накануне своего отъезда Императрица пожелала проститься с нами у графини Толстой. Мы разговаривали с ней в течение часа, и я осмелилась говорить со своей обычной откровенностью. Мы проводили ее до кареты и на следующий день поехали в Казанский собор, где она отстояла напутственный молебен. Стечение народа было чрезвычайное; горячее участие, которое она внушала всем, отражалось на всех лицах. Народ толпился вокруг нее, и, когда она села в карету, некоторые, по обычаю, предложили ей хлеб и соль.

Она уехала 19 декабря 1813 года. Стояла суровая стужа. Отсутствие Императора и Императрицы опечалило город; но, пока мы страдали от одиночества и некоторые беспокойные умы даже осмелились жаловаться, Император, руководимый Богом, подготовлял спасение Европы. Среди союзников только у него были чистые намерения, и в исполнении их он сохранил твердость, достойную его.

Возвращаюсь к тому, что касалось лично меня. У мужа сделался сильный повторный припадок желтухи, и ему пришлось выдержать долгое и тягостное лечение. Мы проводили нашу жизнь дома, и счастливые новости, приходившие беспрерывно, вносили разнообразие в печальную однотонность нашего существования. Верное сердце г-жи де Тарант дышало надеждой. Было известно, что Людовик XVIII уехал из Англии и направлялся во Францию, что Император Александр победоносно приближался к стенам Парижа и что узурпатор убежал в Фонтенебло со своими приверженцами.

Я приближаюсь к ужасному моменту, повлиявшему на всю мою остальную жизнь.

Интересы Бурбонов были всегда мне дороги, отчасти по моим убеждениям, отчасти в силу дружбы, связывавшей меня с г-жой де Тарант. Наши души, смешиваясь, не могли испытывать разных чувств. Момент, так горячо ожидаемый ею, наступал. Скоро должен был раздаться крик: «Да здравствует Король!», восклицание, так глубоко запечатлевшееся в сердце моего несравненного друга. Было известно, что Император Александр находился в одном переходе от Парижа. Месть, чувство, к несчастью, так свойственное людям, заполняла все сердца. Разорение Москвы возбудило все страсти. Находили вполне естественным сжечь Париж, завладеть сокровищами, приготовить к возвращению короля только кучу пепла. Рассуждавшие так забыли милосердие Бога и великодушие Александра.

Мне часто приходилось страдать от подобных рассуждений. И мне вдвойне приходилось страдать, когда некоторые неделикатные люди высказывали это в присутствии г-жи де Тарант, которая не могла надеяться вполне, обеспокоенная опасением.