Мемуары

Несравненно сложнее обстоят дела с цветным фильмом, ибо здесь требуется еще и четвертый дар. Одного лишь чувства цвета или таланта к живописи — как ошибочно полагают многие — тут недостаточно. Режиссер, считающий себя способным создать цветную художественную ленту, помимо всех уже названных талантов должен обладать еще и даром «кинематографического» владения цветом. Благодаря этому он может существенно усилить эмоциональное воздействие фильма, так как разные цвета вызывают разные чувства. Например, голубой — женский, романтический цвет, в отличие от него красный — жизнерадостный, выражающий страсть. Но необходимо также учитывать, что обилие красок или их пестрота могут разрушить воздействие образов. Цвет должен быть гармонично «вмонтированным» и дополнять в художественном взаимодействии другие элементы фильма. При этой новой комбинации изображения-движения, звука и цвета лента становится искусством.

Если бы к этому еще добавилось изобретение стереокино, то трудности создания игровых картин возросли бы до бесконечности. Эти пять элементов не смогли бы переносить друг друга. Они бы уничтожили фильм как художественное произведение. Возникла бы сверхреальность, далекая от искусства.

Почти два часа длился мой доклад, вознагражденный продолжительными аплодисментами. Счастливая от признания и симпатии, выказанной французами в мой адрес, я наконец-то снова смогла спокойно заснуть после треволнений последних недель.

Прежде чем покинуть Париж, я, сама того не ведая, стала участницей одного трагикомического эпизода. Мои друзья хотели показать мне французскую киностудию. Мы отправились в павильоны «Пате»[301], где директор провел меня по разным залам. В последнем, самом большом из них, сооружалась какая-то интересная декорация. Когда мы подошли ближе, служащие прервали работу. Работники сцены, осветители и техники выстроились в два ряда и начали петь. Я предположила, что это в мою честь, и, обрадованная, стала чуть ли не с благоговением слушать, не имея ни малейшего представления о том, что это был «Интернационал». Лишь направившись к группе, чтобы выразить свою благодарность, я заметила, что мужчины сжали правую руку в кулак. Не успела я подать первому рабочему руку, как ко мне бросился директор и потащил меня прочь из павильона. Рабочие, не показывая никаких эмоций, продолжали стоять неподвижно. Они производили впечатление церковного хора, только что закончившего петь хорал. Лишь после того как директор извинился за этот инцидент, я начала мало-помалу понимать, что это было все что угодно, только не проявление симпатии ко мне.

До этого мне не доводилось ни слышать «Интернационала», ни видеть сжатого кулака как коммунистического символа. Сейчас это звучит невероятно, но и тогда, почти полстолетия тому назад, мое политическое неведение вряд ли можно извинить.

СКАНДАЛЬНЫЕ ВЕСТИ ИЗ ГОЛЛИВУДА

Почтальон принес мне бандероль из немецкого посольства в Вашингтоне — письмо и пачку газет. Когда я прочла то и другое, мне стало дурно. Мария Ерица оказалась права: Эрнст Егер вместе с режиссером Дюпоном начал издавать в Голливуде примитивную бульварную газетенку, которая печатала обо мне невероятные истории. В них утверждалось, что я не только являюсь любовницей Гитлера, но одновременно еще и подругой Геббельса и Геринга. Описывалось даже мое кружевное нижнее белье, которое я якобы предпочитала для интимных встреч с ними. Во все это вранье умело вплетались факты, соответствующие истине, настоящие фрагменты из моих писем, скопированных Егером, — непосвященным такая смесь грязной лжи и подлинных событий должна была казаться правдоподобной.

То, что я прочла, было не только отвратительным, но и политически опасным. Некоторые из моих не всегда лестных высказываний о Геббельсе Егер, как выяснилось, тайком записал, а затем ловко смешал со своими выдумками. Он красочно и весьма вольно изложил несколько скабрезных историй про Геббельса, о которых узнал в том числе и от моих сотрудников.

Я понимала, если статейки попадут в руки министра, случится невероятный скандал, и мне не останется ничего иного, как уехать из Германии и искать себе работу в другой стране. Тут не помог бы даже сам Гитлер.

Что же делать? В Министерстве пропаганды у меня не было друзей, которые могли бы помешать Геббельсу получить эти газетенки. Наоборот, многие с превеликим удовольствием постараются побыстрее положить их ему на стол. Возможно даже, Геббельс уже успел их прочитать. В письме из посольства говорилось, что газеты посланы также и в Министерство пропаганды. Казалось, катастрофа неизбежна.

Я забыла о спокойствии и каждое мгновение ждала вызова в министерство. Но тут пришло приглашение в Мюнхен на День немецкого искусства. Ехать или оставаться дома? Понимая, что встречу там Геббельса, я пребывала в нерешительности. Однако неизвестность настолько тяготила меня, что наилучшим выходом из положения казалась возможность прояснить ситуацию. Будь что будет.