Мемуары

Я узнала, какое терпение требуется при натурных съемках. Солнце нам большей частью не помогало. Проглянет на мгновение и, только мы соберемся снимать, тут же исчезнет. Так продолжалось в течение многих часов, пока мы в конце концов не упаковывали камеру и не отправлялись с посиневшими носами и ушами назад в долину. Но бывали дни, когда нам везло и мы возвращались с великолепно отснятым материалом.

До сих пор я любовалась скалами только снизу, а теперь предстояло провести съемки рядом с хижиной Форно высоко в горах. От Малой[84] путь вверх шел по долине. Наша группа состояла из пяти человек — Фанка, Тренкера, возвратившегося из Боцена, Шнеебергера, носильщика и меня. Припекало весеннее солнце. Это была моя первая вылазка в горы, лыжи мы подбили тюленьим мехом. От бесчисленных серпантинов я вскоре устала, со лба ручьями катил пот, ноги все больше наливались свинцом. Наконец крутой последний склон — и вот мы наверху. Панорама грандиозная! Для съемок в этот день было поздно, так что нам пришлось отложить начало работы до следующего утра. Необжитая хижина была как раз таких размеров, чтобы вместить всех. Мы развернули хлеб и сало, разожгли огонь, пошли истории о восхождениях, но вскоре всех нас охватило одно-единственное желание — как можно быстрее заснуть.

Так как хижина еще не успела прогреться, а одеял у нас было мало, то мы сняли только сапоги. Носильщик спал на скамье; в хижине было две кровати, которые располагались одна над другой. Как-то Фанк их распределит? Было бы естественно, если бы на каждое спальное место легли по два человека. Фанк настоял на том, что будет спать один, на верхней кровати. Тренкер, Шнеебергер и я должны были втроем разместиться на нижнем матраце. Мы закутались каждый в два одеяла и легли. Я не могла заснуть, Тренкер тоже. Временами, когда Фанк беспокойно ворочался на своем ложе, я слышала скрип деревянных досок. Первым заснул Шнеебергер. Я лежала между ним и Тренкером и не решалась пошевельнуться. Но после нескольких часов бодрствования усталость, должно быть, одолела меня. Тут мне показалось, будто слышны какие-то шорохи, но я снова заснула. Когда я проснулась, то заметила: голова моя лежит на руке Шнеебергера. Приподнявшись на кровати, я с испугом обнаружила, что место слева от меня пусто. Я посветила карманным фонарем по всему помещению, но так нигде и не увидела Тренкера. Что случилось? На меня напал страх. Может, во сне я повернулась в ту сторону, где лежал Шнеебергер, Тренкер ложно истолковал это и приревновал? Если он действительно собрался и уехал, то это чистейшее сумасшествие. Я разбудила Шнеебергера и Фанка. Они убедились, что рюкзака и лыж Тренкера в хижине нет. Неужели он спустился вниз по глетчеру? Все мы были очень озадачены. Фанк стал упрекать себя за то, что в последние дни ради шутки заставил Тренкера ревновать к Шнеебергеру. Мне не раз уже доводилось замечать у Фанка некую садистскую жилку, да и мазохистскую тоже. Теперь мы оказались в ужасной ситуации. Я не знала за собой никакой вины, в то время мои чувства к Тренкеру были еще ничем не омрачены, к Шнеебергеру я испытывала всего-навсего дружеское расположение, но вот Фанк привел меня в бешенство. Не дразни он Тренкера, как Мефистофель, всего этого бы не случилось.

В мрачном настроении, все еще поеживаясь от холода, пили мы утренний кофе, как вдруг дверь распахнулась, в хижину ворвался солнечный свет, а следом со смехом и словами «Мир вам!» ввалился Тренкер. У нас гора с плеч упала. Тренкер сделал вид, будто у него хорошее настроение, подхватил Фанка на руки, громко прокричав: «Фанкетони, ты уж скорей всего начал думать, что я больше не возвращусь, ха-ха-ха, как бы не так».

Меня он как бы не замечал. У Фанка же в мыслях было одно: как можно быстрее заполучить на пленке сцену со мной и Тренкером. Еще до захода солнца съемки были закончены, и мы стали готовиться к спуску в долину.