Мемуары

В небольшом рыбацком поселке Хорумерзиль имелась одна гостиница. В ней остановился Гитлер со своими людьми. Внизу был общий зал, на верхнем этаже располагались номера. Поскольку свободного номера Шауб не нашел, то отдал мне свой.

Гитлер со своей свитой возвратился еще до наступления темноты, автомобили были доверху набиты цветами. За ужином царило прекрасное настроение. Гитлер сказал, что приятно быть не всегда окруженным одними мужчинами.

После ужина большинство направилось прогуляться к морю. Гитлер подождал немного, потом предложил мне сопровождать его. За нами вновь на некотором отдалении следовали оба адъютанта. У меня было как-то странно на душе, но и отказываться от прогулки не хотелось. Гитлер совершенно свободно рассказывал о своей личной жизни и о том, что его особенно интересовало. Прежде всего об архитектуре и музыке — он говорил о Вагнере[190], о короле Людвиге[191] и о Байройте[192]. Потом у него вдруг изменилось выражение лица и голос. Он проговорил со страстью:

— Но больше, чем все это, меня занимает моя политическая миссия. Я чувствую в себе призвание спасти Германию — не хочу и не имею права уклоняться от нее.

Это другой Гитлер, подумала я, не тот, которого я видела и слышала во Дворце спорта. Стемнело. Мы молча шли рядом. После затянувшейся паузы он остановился, долго взволнованно смотрел на меня, затем медленно обнял и притянул к себе. Я была ошеломлена, ибо вовсе не ожидала такого поворота событий. Заметив мою защитную реакцию, он тотчас разжал объятия, отвернулся, воздел вверх руки и воскликнул:

— Мне нельзя любить женщину до тех пор, пока не завершу дело своей жизни.

Потом, не обменявшись ни единой фразой, мы вернулись в гостиницу. Там несколько отстраненно Гитлер пожелал мне спокойной ночи.

Я чувствовала, что задела его, и пожалела, что приехала сюда.

На следующее утро мы все вместе завтракали в гостиной. Гитлер справился о том, как мне спалось, но в сравнении со вчерашним днем был молчалив. Взгляд у него был отсутствующий. Затем он спросил у Брюкнера, готов ли самолет. Брюкнер ответил утвердительно, и Гитлер проводил меня до дверей. Там, поцеловав мне руку, сказал:

— Возвращайтесь здоровой. Расскажете мне потом о ваших приключениях в Гренландии.

— После возвращения я дам о себе знать, — сказала я. — Берегите себя от покушения.

Он ответил:

— В меня никогда не попадет пуля негодяя.

Голос его при этом был пронзительным.

Мы отправились в путь. Когда я еще раз оглянулась — до того как машина стала поворачивать, — Гитлер все еще стоял на прежнем месте и смотрел вслед.

«SOS! АЙСБЕРГ»

Утром 24 мая я уже находилась на палубе английского судна под названием «Бородино». Члены экспедиции приветствовали меня с большим энтузиазмом. Всем хотелось знать, что случилось. Своей тайны я пока не открыла. Фанк злился на меня, но вскоре все улеглось — он был перегружен работой и разного рода проблемами. Кроме того, мое опоздание никому не повредило, потому что «Бородино» отплыл на день позже. Один лишь Пауль Конер, наш милый директор картины, впоследствии ставший в Голливуде успешным агентом прославленных звезд, так никогда и не простил мне моей тогдашней симпатии к Гитлеру.

Когда на следующее утро корабль отплыл из Гамбурга, нас всех, пожалуй, волновал один и тот же вопрос: «Как будут обстоять дела в Германии, когда мы снова вернемся домой?»

«Бородино» принадлежал только нам, киношникам. От капитана я узнала, что это исключительный случай — получить от датского правительства согласие на съемки в Гренландии. Разрешения не получали даже датчане, так как нужно было охранять эскимосов от болезней цивилизованного общества. На гренландскую землю могли высаживаться только научные экспедиции.

Мы, «горцы», нашли море великолепным. Через три дня морская болезнь была уже позади, и мы наслаждались покоем на палубе. Тут-то я и выдала тайну, рассказав друзьям о встрече с Гитлером. Здесь, как и в Германии, мнения разделились. Одни были его восторженными поклонниками, другие относились скептически, большинство же он вообще не интересовал.

На палубе волнение: впервые увидели китов. Но еще большее впечатление произвел первый айсберг, который двигался словно корабль под парусом. Какая необыкновенная картина! Казалось, «плывет» наш фильм. На таком вот белоснежном выступе мы проведем ближайшие месяцы.

Потом айсберги попадались все чаще — огромных размеров и фантастических форм. Ночи становились все короче. Теперь и днем и ночью светило солнце.

Однажды утром я выглянула из иллюминатора и, к величайшему изумлению, увидела землю. И тут же услышала крики матросов: «Уманак, Уманак!»