Мемуары. 50 лет размышлений о политике

У меня сохранилось воспоминание о прозорливой статье Альфреда Фабр-Люса, предшествующей событию. Он подсказал мне дату и место ее публикации («Эроп нувель» («Europe nouvelle»), 25 января 1936 года). Привожу оттуда фрагменты, справедливость которых подтвердили история и историки: «Сохранение рейнского статуса отвечает нашему жизненному интересу; кроме того, оно находится в центре Локарнского договора, являющегося послевоенным выражением франко-английской солидарности и основой, на которой мы все решительнее стремимся достроить нашу европейскую систему. Поэтому мы должны проявлять в этом вопросе величайшую твердость; и именно эта твердость обеспечит мир… Отмена статей 42 и 44 Версальского трактата для послевоенной Германии равнозначна сдаче Туля и Вердена для Германии 1914 года, с той, однако, разницей, что сегодня это завоевание кажется ей легче. Ибо речь идет о том, чтобы взять нечто, уже находящееся на ее территории. Поэтому она собирается сделать Это, не спросив нашего мнения. Такая акция, собственно, означала бы вопрос, обращенный к Франции относительно ее поведения в случае войны на востоке Европы. Отсутствие какой-либо военной реакции было бы рассмотрено как достаточный ответ. С этого момента Германия, до первого случая, больше не станет нами заниматься. Она будет готовиться к своей войне на Востоке, уверенная, что это изменение условий войны заставит французское общественное мнение высказаться против вмешательства. Итак, мы можем с минуты на минуту оказаться призванными сыграть решающую партию. Худшей из иллюзий было бы уступить в этом пункте, надеясь при этом продолжать столь же эффективно исполнять нашу роль гаранта европейского статуса. Худшей из нелепостей было бы вмешаться в войну на Востоке, прологом к которой несомненно станет ремилитаризация Рейнской области, — уже согласившись на это умаление нашей безопасности. С другой стороны, если мы не должны вмешиваться, не нужно оставлять народам Европы надежду на наше вмешательство…» Эта позиция, занятая Фабр-Люсом в 1936 году, объясняет и оправдывает одобрение им Мюнхенского соглашения 1938 года.

Через несколько месяцев после вступления рейхсвера в Рейнскую область к власти пришло правительство Народного фронта; вскоре разразилась гражданская война в Испании. И снова дипломатические решения оказались неотделимыми от идеологических предпочтений; понятие национального интереса терялось в сумятице страстей.

Я был сердцем с испанскими республиканцами; для всех вокруг меня выбор сам собой разумелся. Андре Мальро, Эдуар Корнильон-Молинье немедленно отправились в Мадрид, остававшийся столицей республиканской Испании. В среде моих университетских друзей — Робера Маржолена, Эрика Вейля, Александра Койре, Александра Кожева — также не возникало вопросов. Генералы развязали гражданскую войну, после того как их государственный переворот наполовину провалился. Они получали помощь и поддержку от фашистской Италии и гитлеровской Германии. Ученик Эдуара Дрюмона Жорж Бернанос, автор страстно антисемитского сочинения «Великий страх благомыслящих» («La Grande Peur des bien-pensants»), выступил с обвинением против испанских националистов в книге «Огромные кладбища под луной» («Les Grands Cimeti`eres sous la lune»). Мальро и Бернанос сличили то, что узнали о преступлениях с той и другой стороны. Сальвадор де Мадариага, с которым я позднее близко познакомился, стоял над схваткой, справедливо убежденный в том, что не сможет жить в Испании, кто бы ни оказался победителем, — ни в Испании франкистской, ни в республиканской, зараженной коммунистической гангреной. За спиною Франко маячили силуэты Гитлера и Муссолини, за республиканцами — Сталин и его ГПУ, активно действовавшее в тылу сражений и уже проводившее чистки.

Дипломатия невмешательства воздвигла барьер между двумя фракциями Народного фронта — социалистами и радикалами, с одной стороны, коммунистами — с другой. Хотя в кругу Андре Мальро политику Леона Блюма ¹⁰⁸чаще критиковали, чем извиняли, я, следуя уроку, преподанному мне Жозефом Паганоном, ставил себя на место председателя Совета министров и приходил к тому же выводу, что и он. Может ли глава демократического правительства вовлечь страну в акцию, которая чревата риском войны и которую половина страны не считает сообразной с национальными интересами? А. Кожев объяснил в беседе с Леоном Брюнсвиком (который принимал у себя каждое воскресенье по утрам), что советские дипломаты боятся слишком явным присутствием в Средиземном море насторожить правительство Лондона и подтолкнуть его к сближению с Берлином. Диалектик натолкнулся на скептицизм как «мандарина», так и собравшихся у него молодых философов. Он не ошибался в важнейшем пункте: правительство Н. Чемберлена отнюдь не желало победы республиканцев, которая означала бы преобладающее влияние коммунистов, а следовательно, Советского Союза.