Мемуары. 50 лет размышлений о политике

Рассмотрим тему, вызвавшую бесконечные вариации в студенческих словопрениях: демократизация или недемократизация университета. Сочинение Бурдье и Пассерона «Наследники» стало, можно сказать, настольной книгой студентов Мая. Но какой вывод следует сделать из этого факта? Что студенты, сами являясь наследниками, жаждали повторения Ночи 4 августа (1789 года) ²⁶³, желая отказаться от своих привилегий? Или же, не будучи наследниками, некоторые из них считали себя несправедливо оттесненными во второстепенные области знания, без перспективы карьеры, соответствующей их честолюбию? Или, будучи хоть и наследниками, но не способными подняться по ступеням престижной карьеры, они восставали против системы, в которой не находили себе места из-за собственной посредственности? В поддержку каждой из этих гипотез говорят индивидуальные случаи: дети мелких буржуа или людей из народа, получающие в первом поколении высшее образование и чувствующие себя в нем потерянными; отпрыски привилегированных семей, восстающие против крайних форм элитизма в Национальной школе администрации или в Политехнической школе; они же, ищущие, за неимением лучшего, прибежище в психологии или социологии и претворяющие свою озлобленность в идеологию. Какие из этих случаев были наиболее многочисленными? Какое значение следует придавать идеологиям?

Некоторые самые серьезные социальные исследования подчеркивают поколенческий феномен; студенты из семей, не имевших опыта высшего образования, выбитые из колеи, чужие в этом новом для них мире, не уверенные в правильности своего выбора, боялись не найти работы, после того как ценою огромных усилий получат диплом. Они жили в постоянной тревоге, в одиночестве, с ощущением непрочности своего положения. При случае они присоединялись к более состоятельным однокашникам, чтобы кричать вместе с ними: долой общество потребления!

Выступления против экзаменов и конкурсов явились органичной частью переживаемой революции. Не став безусловной причиной взрыва, они хорошо иллюстрировали форму, которую приняли эти «большие каникулы». Группы студентов различных политических направлений разработали планы обновления университета; профессора и студенты, обычно редко говорившие друг с другом, перешли на «ты», при случае обменивались ролями, поскольку учащиеся желали отныне участвовать в экзаменационных комиссиях и даже в назначении преподавателей. Этот карнавал не был исключительно французским, некоторые его черты проявлялись в студенческих волнениях других стран, но у нас он принял типично французскую форму.

Дистанция между профессорами и студентами во Франции больше, чем в англо-американских университетах; авторитет, которым профессор Сорбонны пользуется порой в своей области, не имеет эквивалента в других странах, потому что там нет ничего, подобного парижской централизации. Непререкаемые медицинские авторитеты не были изобретены ради нужд демагогии и бунта. Обстоятельства способствовали взрыву, подчас законному, против злоупотреблений, против ненормальных проявлений иерархии.

Если перейти от студентов к рабочим, то и там исследования различают причины, мотивы и идеологии. Среди причин первоначальных забастовок упоминается относительно жесткая политика Мишеля Дебре в течение года, предшествующего событиям. Заработки низкооплачиваемых работников все больше отставали от среднего уровня. Гарантированный минимум заработной платы не был пересчитан соответственно общему росту оплаты труда. Гренельские соглашения привели к девальвации франка в 1969 году, но еще и сегодня некоторые, например Раймон Барр, готовы доказывать, что французская экономика могла бы переварить без девальвации повышение заработной платы на 20–25 %, а это по меньшей мере наводит на мысль, что она была чрезмерно занижена в предыдущий период. Но какую бы роль ни сыграл уровень заработной платы в первоначальных, «диких», забастовках, с того момента, когда миллионы трудящихся оставили свои рабочие места, в речах ораторов зазвучали уже далеко не одни обычные требования — структура предприятия, стиль управления, введение самоуправления, общество потребления, борьба с загрязнением окружающей среды, человечность взаимоотношений стали темами дебатов, в которых приняли участие сотни тысяч французов, освобожденных от труда, справедливо определяемого Марксом как «царство необходимости».