Мемуары

Все девушки спрятались в одно место, чтобы переодеться, а я пошел с мальчишками. Мальчишки разделись прямо передо мной, а я так и стоял в своей мокрой одежде, и им пришлось раздеть меня. Ничего скандального не случилось, но их красота неизгладима в моем похотливом сознании — как и их доброта.

И последнее воспоминание. Как-то вечером, тем же летом, тем джазовым летом, мы, молодые, собрались в домике одной леди среднего возраста, смертельно больной. Она лежала в постели, но не спала. А мы, молодые, начали говорить о сексе, об этой великой тайне, которую только начали постигать.

Наша хозяйка позвала нас к своей кровати: «Вы все еще дети…»

Она сказала это так нежно и любовно, что мы замолчали и вскоре разошлись, унося с собой великую новую тайну любви, я имею в виду — подросткового секса в наших жизнях.

Мы унесли ее от страдающей леди.

Роза была очень популярна в старших классах, но недолго. Ее красота таилась в основном в ее выразительных серо-зеленых глазах, в ее вьющихся золотисто-каштановых волосах. Она была слишком узкоплеча, а в состоянии страха, которое она испытывала в мужском обществе, она сжимала их, и они казались еще уже; от этого ее правильная, очень «уильямсовская» голова выглядела слишком крупной для ее тонкого тела с маленькими грудями. На свиданиях она разговаривала как-то истерически оживленно, и далеко не все мальчики понимали, что со всем этим делать.

Первый настоящий припадок произошел вскоре после того, как у меня случился сердечный приступ, положивший конец моей карьере клерка обувной компании.

В первый вечер, когда я вернулся из больницы Св. Винсента, ко мне походкой сомнамбулы вошла Роза и сказала: «Мы должны умереть вместе».

Могу уверить вас, что эта идея не показалась мне столь уж непреодолимо привлекательной. Я освободился, наконец, от трехлетнего печатания на машинке в обувной компании, Господь да проклянет ее, и мне совсем не светило совершить групповое самоубийство со своим семейством, даже если его предлагала Роза — каким бы подходящим это предложение ни было.

Несколько дней Роза была совсем сумасшедшей. Однажды она положила в свою сумочку кухонный нож и собралась идти к психиатру — с явным намерением убить.

Мать заметила нож и отобрала его.

Еще через день или два первый натиск dementia precox отступил, и Роза стала (по крайней мере с виду) самой собой, спокойной.

Через несколько дней я уехал в Мемфис, чтобы набраться сил в домике моих бабушки и дедушки на Сноуден-авеню, неподалеку от Юго-западного университета.

Кажется, примерно в это время наш старый мудрый домашний доктор сказал матери, что физическое и психическое здоровье Розы можно поправить способом, который показался миссис Эдвине чудовищным — организованным, «терапевтическим» браком. Старый доктор попал в ту самую точку, где находился источник всех несчастий Розы. Она была девушкой совершенно нормальной — но в высшей степени сексуальной — и поэтому физически и умственно разрывалась на части от тех ограничений, что накладывал на нее монолитный пуританизм миссис Эдвины.

Я могу как бы нечаянно опустить большую часть воспоминаний о необычно тесных отношениях между Розой и мной. Некоторые пытливые театральные критики уже подметили, что истинной темой моего творчества является «инцест». У меня с сестрой были тесные отношения, совершенно незапятнанные никаким плотским знанием. Дело в том, что физически мы стеснялись друг друга, между нами не было обычной физической близости того сорта, что наблюдается в семейных отношениях у средиземноморских народов. И все же наша любовь была — и остается — самой глубокой любовью нашей жизни, что компенсировало, наверное, отказ от внесемейных привязанностей.

В годы, когда я работал в Обувной компании и был студентом университета штата Миссури, мы с сестрой проводили вместе практически все вечера — кроме тех, когда я был с Хейзл.

Что мы делали? Фланировали по торговым улицам университетского городка. Это был своего рода ритуал — с пафосом, который, я вас уверяю, совершенно отсутствует и в «Зверинце», и в рассказе «Лицо сестры в сиянии стекла», по которому написан «Зверинец».

Мне кажется, что чаще всего мы фланировали по Делмар-стрит — длинной улице, начинавшейся в центре Сент-Луиса, проходившей сквозь университетский городок и убегавшей куда-то за город. Мы всегда останавливались у киоска с газировками — Роза необычайно любила газировку с травяными экстрактами, особенно жаркими лешими вечерами. А до и после этого киоска мы разглядывали витрины. Страстью Розы — как и Бланш — были платья. А вдоль всей той части Делмар-стрит, что прорезала университетский городок, были маленькие магазинчики с освещенными вечерами витринами, в которых выставлялись женская одежда и аксессуары. Гардероб у Розы был небогат, и ее разглядывание витрин был сродни заглядыванию голодного ребенка в ресторан через незашторенные окна. Ее вкус в одежде был безупречным.

— Как тебе это платье, Роза?

— Нет, нет, это слишком липучее. Вот это — очень миленькое.