Мемуары

Мне кажется, именно это последнее рассуждение и рассердило герцогиню Буйонскую, которая возвратилась в покои своего супруга сразу после ухода военачальников и которая никогда не хотела примириться с тем, чтобы Парламенту предоставили свободу действий. Узнав, что собравшиеся разошлись, не приняв решения прибрать верховную палату к рукам, она дала волю гневу. «Я предрекала вам, — сказала она мужу, — что вы станете слушаться указки господина коадъютора». — «Уж не хотите ли вы, сударыня, — возразил он ей, — чтобы господин коадъютор ради нашей выгоды подверг себя опасности стать капелланом при графе Фуэнсальданья? Неужели вы не поняли, о чем он толкует нам вот уже три дня?» — «Не находите ли вы, сударыня, — сохраняя хладнокровие, заговорил я, — что мы сможем действовать с большим успехом, когда наши войска окажутся вне Парижа, когда от эрцгерцога будет получен ответ и все узнают о том, что виконт де Тюренн нас поддерживает?» — «О да, — ответила она, — но только завтра Парламент предпримет шаги, которые сделают все эти ваши меры бесполезными». — «Вы ошибаетесь, сударыня, — возразил я. — Я согласен, что Парламент по собственному почину предпримет завтра шаги, и даже весьма неосмотрительные, чтобы сговориться с придворной партией, но, уверяю вас, какие бы шаги он ни предпринял, если наши предосторожности увенчаются успехом, мы сможем более не принимать в расчет Парламент». — «Вы обещаете мне это?» — спросила она. «Я готов в этом поклясться, — сказал я, — и даже расписаться своей кровью». — «Распишитесь же тотчас!» — воскликнула герцогиня. И невзирая на возражения мужа, она перетянула мне шелковой ниткой большой палец, до крови уколола его кончиком иглы и дала подписать записку следующего содержания: «Обещаю герцогине Буйонской поддерживать ее супруга против Парламента, в случае если господин де Тюренн со своей армией станет от Парижа в двадцати лье и объявит себя сторонником города». Герцог Буйонский бросил эту торжественную клятву в огонь, но вместе со мной стал убеждать жену, которой в глубине души боялся не угодить, что, если наши предосторожности увенчаются успехом, мы окажемся сильны, какие бы штуки ни выкинул Парламент; если же они не удадутся, мы сможем быть довольны, что не затеяли мятежа, который при таком повороте событий неминуемо навлек бы на меня бесчестие и гибель, но едва ли оказался бы выгодным и для рода Буйонов.

Когда наша беседа подходила к концу, мне принесли записку от викария церкви Сен-Поль, который сообщил мне, что капитан гвардии д'Эльбёфа, Тушпре, раздал деньги подручным лавочников с Сент-Антуанской улицы, чтобы назавтра в зале Дворца Правосудия они криками протестовали против заключения мира. Герцог Буйонский в согласии со мной тотчас написал д'Эльбёфу, с которым сохранял учтивые отношения, несколько слов на обороте игральной карты, чтобы тот почувствовал, что герцог действовал второпях: «Вам небезопасно быть завтра во Дворце Правосудия».

Д'Эльбёф тотчас явился к герцогу Буйонскому, чтобы узнать, что означает эта записка: герцог объяснил ему, что получил известие — народ забрал себе в голову, будто он и д'Эльбёф стакнулись с Мазарини, вот он и полагает, что им неразумно оказаться в толпе, которую ожидание прений несомненно привлечет завтра в зал Дворца Правосудия.

Д'Эльбёф, знавший, что народ его не жалует, и не чувствовавший себя в безопасности даже в собственном доме, признался, что опасается, как бы его отсутствие в подобный день не было истолковано в дурную сторону. Герцог Буйонский, который предложил это лишь с целью запутать д'Эльбёфа смутой, воспользовался его замешательством, чтобы связать ему руки еще и другим способом: он объявил, что д'Эльбёф прав — пожалуй, и впрямь ему лучше явиться во Дворец, но из предосторожности прийти туда вместе с коадъютором, а герцог, мол, позаботится о том, чтобы это вышло как бы само собой и я ни о чем не догадался. Надо ли вам говорить, что д'Эльбёф, который наутро зашел за мной, не заподозрил, что мы с герцогом Буйонским вдвоем подстроили его визит.

Двадцать восьмого февраля, на другой день после нашего сговора, я прибыл во Дворец с герцогом д'Эльбёфом, — в зале меня встретила неисчислимая толпа, кричавшая: «Да здравствует коадъютор! Не хотим мира, долой Мазарини!» В это самое мгновение на главной лестнице появился Бофор, два наших имени эхом отозвались друг другу, и присутствующие вообразили, будто то, что вышло совершенно случайно, подстроено с целью помешать прениям; но поскольку, когда зреет мятеж, все, что заставляет в него уверовать, его раздувает, мы в мгновение ока едва не стали причиною того, чему вот уже неделю всеми силами старались воспрепятствовать. Недаром я говорил вам, что самая большая беда междоусобицы в том и состоит, что ты оказываешься в ответе даже за те злодеяния, каких не совершал.