Мемуары

Но наутро все вышло по-другому. Они распалили друг друга еще прежде, чем даже заняли свои места. Ими завладел проклятый корпоративный дух, о котором я вам уже говорил; те самые люди, которые двумя днями ранее содрогались от ужаса, и мне стоило такого труда их успокоить, вдруг, неизвестно по какой причине, перешли от страха, вполне основательного, к совершенно слепой ярости; даже не подумав о том, что командующий той самой армией, одно упоминание о которой наводило на них страх, — а его самого им следовало опасаться более, чем его армии, ибо они имели причины полагать, что он им отнюдь не благоволит, поскольку всегда был весьма привержен двору, — так вот те же самые люди, даже не подумав о том, что командующий этот прибыл в столицу, огласили указ, о котором я рассказал вам выше; указ побудил Королеву приказать вывезти из Парижа герцога Анжуйского, еще красного от ветряной оспы, и герцогиню Орлеанскую ⁹², совсем больную, и на другой же день вызвал бы гражданскую войну, если бы принц де Конде, с которым я имел по этому вопросу еще одно совещание, длившееся три часа, не избрал самый благой и мудрый образ действий. Хотя он был убежден в злодейских умыслах Кардинала как против общества, так и против себя самого и был столь же недоволен поведением Парламента, с которым невозможно было ни сговориться как с целой корпорацией, ни с уверенностью положиться на отдельных ее представителей, он, ни на минуту не усомнившись, принял решение, какое считал наиболее полезным для блага государства. Твердым, ровным шагом прошел он между правительством и народом, между двором и бунтовщиками, и сказал мне слова, которые память сохранила мне даже в пору самых жарких наших распрей: «Мазарини не ведает, что творит; если не принять мер, он погубит государство. Парламент слишком торопится: вы предупреждали меня об этом, и оказались правы. Если бы, согласно нашему уговору, он действовал осмотрительнее, мы уладили бы разом и наши дела, и дела общие. Но он несется вперед очертя голову и, вздумай я броситься вслед за ним, я, верно, мог бы устроить свои дела лучше, нежели он свои, однако меня зовут Луи де Бурбон и я не намерен расшатывать устои трона. Неужто эти оголтелые судейские колпаки ⁹³ поклялись вынудить меня начать гражданскую войну или придушить их самих, навязав себе и им на голову нищего сицилианца, который в конце концов перевешает нас всех?»

Принц и в самом деле имел причины досадовать и гневаться. Представьте, тот самый Бруссель, с которым он сам обо всем уговорился и который определенно обещал мне держаться умеренных суждений в прениях, первым предложил обсудить указ об иностранцах и не мог привести другого оправдания своему поступку, как то, что он заметил всеобщее кипение умов. Наконец, посовещавшись с Принцем, мы постановили, что он незамедлительно отправится в Рюэль, будет продолжать, как прежде, противиться планам двора, уже принявшего решение напасть на Париж, и предложит Королеве, что вместе с герцогом Орлеанским напишет Парламенту, прося его прислать депутацию, дабы обсудить, как помочь бедственному положению государства.

Во имя истины должен сказать, что это Принц придумал такой выход, не пришедший мне в голову. Однако предложение его так восхитило меня и взволновало, что Принц, заметив мой порыв, ласково сказал: «Как далеки вы от тех мыслей, какие вам приписывает двор! Дай Бог, чтобы все эти негодяи-министры были столь же благонамеренны!»