Мемуары безумца

И теперь, такой циничный, горько убежденный в смешном уродстве жизни, я понимаю — та любовь, о которой я мечтал в коллеже, еще не зная ее, и пережил позднее, та любовь, что принесла мне столько слез, над которой я часто смеялся, — она могла быть одновременно прекраснейшим и наиглупейшим явлением на свете.

Два существа, случайно брошенные на землю, встречаются, влюбляются по той причине, что одно из них женщина, а другое мужчина. И вот они тянутся друг к другу, гуляют ночами, мокнут в росе, созерцают лунный свет, находя его полупрозрачным, восторгаются звездами, твердят на все лады: «Я люблю, ты любишь, он любит, мы любим», и повторяют это, вздыхая и целуясь. Затем они уединяются, подчиняясь беспримерной страсти, ведь органы этих двух душ неистово распалены, и вот они гротескно, с рычанием и стонами совокупляются, стремясь сделать еще одним дураком на земле больше, а он, несчастный, станет подражать им. Посмотрите на них, утратив сознание, они сейчас глупей собак и мух, и старательно скрывают от глаз людских свои тайные утехи, думая, наверное, что счастье — это преступление и постыдная похоть.

Надеюсь, вы простите мне то, что я не рассуждаю о платонической любви, о возвышенном чувстве, похожем на то, какое вызывает статуя или собор, оно полностью исключает понятие ревности и обладания, и должно бы находить взаимность, но я редко видел его.

Если бы на свете была возвышенная любовь… но она — лишь мечта, как и все прекрасное в этом мире.

Здесь я умолкаю, насмешка старика не должна пятнать чистые юношеские чувства, я, как и вы, читатель, возмутился бы, если бы тогда со мной говорили так резко.

Я думал, женщина — ангел…

О, как прав был Мольер, сравнивший ее с похлебкой![50]

XI

У Марии был ребенок — маленькая девочка. Ее любили, обнимали, докучали ласками и поцелуями. Как хотел бы я получить один из этих поцелуев, бессчетными жемчугами падавших на головку запеленатого младенца.

Мария сама кормила девочку, и однажды я видел, как она расстегнула ворот и дала ей грудь.

Это была грудь полная и круглая, смуглая, с синими венами под горячей кожей. Я еще ни разу не видел тогда обнаженной женщины. О странный восторг, охвативший меня при виде этой груди! Как я пожирал ее глазами, как хотел бы до нее дотронуться! Казалось, если бы я мог ее поцеловать, то зубы страстно впились бы в нее — и сердце мое нежно таяло при мысли о сладости этого поцелуя.

Как долго я помнил эту мерно дышащую грудь, длинную грациозную шею, темные кудри, склоненные к сосущему младенцу. Она медленно покачивала его на коленях и тихо напевала итальянскую песенку.

XII

Вскоре мы познакомились ближе. Я говорю мы, ведь под ее взглядом я немел.

Ее муж[51] был чем-то средним между художником и коммивояжером. Он носил усы, одевался по моде, непрерывно курил, кипел энергией — славный малый, дружелюбный и не дурак поесть. Однажды он отправился за три лье пешком до ближайшего города, чтоб купить дыню. Он прибыл в отдельной почтовой карете с собакой, женой, ребенком и двумя дюжинами бутылок рейнского вина.

На морских купаниях, в деревне или в путешествии особенно легко разговориться, все расположены к знакомству. Ничтожный повод — и начинается беседа. Чаще всего говорят о пустяках. Сетуют на неудобное жилье, отвратительную гостиничную кухню. Последняя деталь считается особенно хорошим тоном: «О, скатерти и салфетки грязные! Все переперчено, слишком пряно! Ах, дорогая, это ужасно!»

На прогулках наперебой восхищаются пейзажем: «Какая красота! Как прекрасно море!» Добавьте к этому несколько поэтических напыщенных изречений, две-три философические сентенции, сопровождаемые вздохами и сопеньем, более или менее громким. Если вы умеете рисовать, прихватите свой альбом в сафьяновом переплете, а лучше надвиньте картуз на глаза, скрестите руки и дремлите, сделав вид, что задумались.

Есть женщины, чье остроумие я чую за четверть лье, по одной только манере смотреть вдаль.

Следует жаловаться на людей, есть умеренно, восторгаться скалами, лугами, изнемогать от любви к морю, и вы прослывете очаровательным, о вас скажут: «Славный юноша! Какую прелестную он носит блузу, какие изящные сапоги, какая элегантность, что за душа!» Потребность заводить беседу — это инстинкт стада, где впереди идут самые смелые, он изначально создал общество, а в наши дни создает союзы.

Вот по такой причине мы и разговорились в первый раз. После полудня было жарко, и солнце, несмотря на маркизы, проникало в гостиную. Мы, несколько художников, Мария с мужем и я, остались там, растянувшись в креслах, курили и попивали грог.

Мария курила, вернее, по какой-то женской глупости не решалась курить, но любила запах табака (чудовищно!); она и мне дала сигареты.