Мемуары дипломата

Затем я обратил внимание его величества на попытки германцев не только посеять раздор между союзниками, но и внести отчуждение между ним и его народом. "Их агенты, — сказал я, — работают повсюду. Они Дергают за веревки и пользуются, как бессознательным орудием, теми, кто обычно дает советы вашему величеству о выборе ваших министров. Они косвенно оказывают влияние на императрицу через окружающих ее лиц, и в результате, вместо того, чтобы пользоваться подобающей ей любовью, ее величество окружена недоверием и обвиняется в том, что работает в интересах Германии". Император еще раз выпрямился и сказал: "Я сам выбираю своих министров и никому не разрешаю влиять на мой выбор". — "Как же в таком случае, — осмелился я спросить, ваше величество выбираете их? — "Наводя справки, — ответил его величество, о способности тех, кого я считаю наиболее подходящим для руководства делами различных министерств". — "Справки вашего величества, — снова начал я, боюсь, не всегда увенчиваются успехом. Так, например, в числе министров находится г. Протопопов, который — прошу простить ваше величество за мои слова — привел Россию на край гибели. Пока он будет занимать пост министра внутренних дел, до тех пор не может быть того сотрудничества между правительством и Думой, которое является существенным условием победы".

"Я избрал г. Протопопова, — прервал меня император, — из рядов Думы с целью быть с ней в согласии, и вот какова мне награда!" — "Но государь, сказал я, — Дума едва ли может питать доверие к человеку, который изменил своей партии ради официального поста, который имел беседу с германским агентом в Стокгольме и который подозревается в том, что работает в пользу примирения с Германией". — "Г. Протопопов, — заявил его величество, — не германофил, и циркулирующие слухи относительно его стокгольмской беседы грубо преувеличены". — "Я не знаком, — возразил я, — с тем, что происходило во время этой беседы. Но даже допуская, что выдвинутые против него обвинения на этот счет преувеличены, надо сказать, что он высказал заведомую неправду, заявив в печати, что он виделся с упомянутым германцем по специальному требованию русского посланника в Стокгольме". Император не пытался отрицать этого.

"Видит ли его величество, — спросил я затем, — опасности положения, и знает ли он, что на революционном языке заговорили не только в Петрограде, но и по всей России?" Император сказал, что ему отлично известно, что люди позволяют себе говорить таким образом, но что я впадаю в ошибку, придавая этому слишком серьезное значение. Я ответил на это, что за неделю до убийства Распутина я слышал о предстоящем покушении на его жизнь. Я счел эти слухи пустой сплетней, но тем не менее они оказались верными. Поэтому я и сейчас не могу оставаться глухим к доходящим до меня слухам об убийствах, замышляемых, как говорят, некоторыми экзальтированными личностями. А раз такие убийства начнутся, то нельзя уже сказать, где они кончатся. Несомненно, будут предприняты репрессивные меры, и Дума будет распущена. Если это случится, то я должен буду оставить всякие надежды на Россию.

"Ваше величество, — сказал я в заключение, — должны вспомнить, что народ и армия — одно целое, и что в случае революции можно рассчитывать лишь на небольшую часть армии для защиты династии. Я отлично знаю, что посол не имеет права говорить тем языком, которым я заговорил с вашим величеством, и я должен был собрать всю свою смелость, чтобы заговорить с вами так. Я могу сослаться в свое оправдание лишь на то обстоятельство, что меня побуждают сделать это исключительно мои чувства преданности к вашему величеству и к императрице. Если бы я увидел друга, идущего темной ночью в лесу по дороге, которая, как я знаю, кончается пропастью, то не было ли бы, государь, моим долгом предостеречь его от угрожающей ему опасности? И не такой же ли мой долг — предостеречь ваше величество от пропасти, которая находится перед вами? Вы находитесь, государь, на перекрестке двух путей, и вы должны теперь выбрать, по какому пути вы пойдете. Один приведет вас к победе и славному миру, другой — к революции и разрушению. Позвольте мне умолять ваше величество избрать первый путь. Сделайте это, государь, и вы обеспечите своей стране осуществление ее вековых стремлений, а себе самому — положение наиболее могущественного монарха в Европе. Но, кроме всего прочего, ваше величество, обеспечите безопасность тем, кто вам столь дорог, и освободитесь от всякого беспокойства за них".

Император был, видимо, тронут теплотой, вложенной мною в этот призыв, и, пожимая мне руку на прощанье, он сказал: "Благодарю вас, сэр Джордж".