Мемуары Эмани

Дорога повернула направо, она вела мимо саманных – сделанных из глины – домиков, в которых жили узбеки. По этим узким улочкам мы проходили быстро, потому что боялись собак, которые без лая кидались на прохожих.

Кран с ржавым носиком, из которого мы жадно пили холодную воду, стоял на старом месте.

Мама легко вскидывала на плечи коромысла с полными ведрами, в которых тихо плескалась вода. Она шла красивой танцующей походкой, бережно поддерживая тонкие цепи, к которым на крючке цеплялись ведра.

Иногда мы вставали рано утром и шли в сторону амбара.

Я караулила, чтобы никто из домашних не увидел, как мама отсыпает рис в ведра.

Потом мы быстро шли к крану, как будто за водой.

Я бежала за ней и подпрыгивала то на одной, то на другой ноге. Знала, что идем к маминой подруге. Мы подходили к дверям, стучали и ждали, когда взлохмаченная голова хозяйки выглянет наружу. Из открытой двери обдавало запахом кислого и тухлого. Дети валялись на грязной циновке и пинали друг друга.

Мама заискивающе поглядывала на меня и оправдывалась:

– Детей жалко, кушать им нечего, бедные они.

– Не бедные, а ленивые, – повторяла я слова бабушки.

Часто потом я встречала в жизни таких «бедных» людей, которые ждали подачки, потому что не хотели работать. Нет бедных и богатых, есть трудолюбивые и лентяи. Вторые не хотят лишний раз подняться, чтобы заработать на кусок хлеба. Никогда не подаю старухам, которые стоят в переходах метро с протянутой ладонью. Молодость прогуляли и сейчас просят милостыню, чтобы не работать. Нет такой старости, которая не позволила бы заботиться о себе.

* * *

Останавливаюсь, чтобы справиться с волнением, глубоко вдыхаю воздух. Покрутила колесико крана, из носика полилась неожиданно сильная струя воды, я припала к ней, как в детстве, облив себя холодными брызгами. Напилась и пошла знакомой дорогой к нашему двору. Остановилась. Полуразрушенный дом смотрит на меня пустыми глазницами окон. Здесь находились две комнаты с деревянными полами. В одной из них на единственной кровати спали родители. Из спальни дверь вела в другую комнату, где хранилось самое ценное.

На этом месте отец сидел по ночам, прислонив ухо к радиоприемнику. Узенькая полоска светилась непонятными словами: Вильнюс, Рига, Амстердам, Москва. Каждый раз, прилетая в новый город, вижу папин силуэт в темноте и светящиеся буквы на маленьком экране, красивые и таинственные.

Наверное, он пытался вырваться из жизни, опутанной колючей проволокой. Иначе зачем бы ловил сквозь шорохи и треск радиоволн сигналы далеких городов, куда ему никогда не попасть.

Днем я тайком пробиралась в комнату, важно покашливала, как отец, садилась на его место. Водила пальцем по стеклу приемника и не понимала, почему отец сидит здесь часами со странным выражением лица.

Окно с решеткой, шифоньер, кожаный диван и пузатый сервант. Огромный холодильник «Днепр» высился в комнате между книжной этажеркой и маленькой печью, которую топили очень редко.

Я присела на обломок кирпича и закрыла глаза. Пузатый сервант хранил кучу секретов. Мама запирала дверцы, забирала ключ с собой и прятала в надежном месте. Зря прятала. Два поворота концом ножниц, щелчок – и секретов нет.

Чаще всего мама шуршала бумагами. Справка: «Выдана Тян Алексею. Место рождения – Приморский край». Цифры неинтересные, кто где родился. У мамы тоже: «Ким Ольга Бандеевна». Диплом: «Выдан Тян Алексею». Оказывается, папа учился в каком-то техникуме ирригации и водного хозяйства, поливальщиком был.

Вот стопка аккуратно перевязанных фотографий. Быстро пересматриваю. Эту видела много раз: отец с широкими темными бровями и рядом мама. Я смеялась, глядя на нее. Смешная, в белом платье, волосы вьются до плеч, руки сложены на спинке стула так, чтобы часики были видны. Наверное, фотограф всем женщинам одни и те же часики цеплял. Лицо напряженное, смотрит в одну точку, ждет, когда птичка вылетит. Я смеялась, потому что никогда не видела ее в таком наряде и с дурацкими локонами на голове. Мне все выстригли, а ей кудри накрутили.

В другом отделении лежали чашечки и блюдечки, в которые накладывали еду по праздникам для гостей. В жестяной коробке бренчала мелочь. Вдоволь накопавшись, я захлопывала дверцы – два поворота ножичком в обратную сторону и щелчок.

В комнате было всего два окна. Одно выходило во двор к соседям, можно было сидеть и смотреть на их жизнь, как в кино. Маленькая щуплая женщина в платочке сновала по двору, целый день хлопала дверь. Иногда к ним приезжали гости, шумно обнимались во дворе и гортанно выкрикивали непонятные слова. Мы плотно задвигали занавески, чтобы скрыть от них кадры нашей неприглядной жизни.

Второе окно выходило на сторону к другим соседям, которые любили тухлые яйца. Но эту историю я расскажу чуть позже. С их стороны я частенько подглядывала в наше окно, чтоб узнать, кто дома и что творится там.

Однажды услышала крики отца и матери, они спорили о чем-то. Мама, прижав руки к груди, отчаянно и беззащитно смотрела на папу. Мне так жалко стало ее, я ударила камнем по стеклу, чтобы переключить их внимание, и убежала в сарай.