Мемуары Эмани

Четыре дня я пыталась найти выход для тех, кто останется жить без меня дальше. Как им помочь? Сын не окончил школу. Как он без меня? А дочки? Инна должна родить. Как она без меня? Ира болеет после операции на желудке. Как она без меня? Как внуки? Вика, Саша и Ваня… Когда летом приедут сюда?

Пропасть, через которую тебе не перепрыгнуть и не удержаться на краю. Вспомнила детство. Поселок в черных песках, бабушку, которая любила меня больше жизни, родителей, братьев и сестер. Все. В моих оставшихся четырех днях места больше не было ни для кого. И одна глубокая любовь к ним.

Сожалела, что была такой строгой. Почему я не говорила бедным дочерям ласковых слов? Инне было девять лет, Ире – семь, когда мы остались жить втроем.

Их отца похоронили двадцать девятого августа, а первого сентября Ира пошла в первый класс. Приду из школы с работы, они заглядывают мне в глаза, подают тапки и бегут на кухню ставить чай, разогревать обед. Могла бы я ласково обнять их и помолчать. Я не знала слов «хорошие мои» и других нежных обращений к детям. Долгими ночами думала: «Если умру, куда попадут мои девочки? Никому они не нужны, значит, остается детдом. А детдом – мясорубка, к которой надо подготовиться. Они должны все уметь».

Это был уже второй крен в воспитании. Первый получился, когда я нагляделась в доме у покойного мужа, как свекровь носится со своими детьми. Тогда я сказала себе: «Мои дети не будут такими никчемными бездельниками, ленивыми тунеядцами!»

И теперь на краю пропасти я сожалела о своей строгости. Надо было просто приучать их работать и уважать других, а не кричать и драться. Поздно.

Мне пришла в голову бредовая идея, – в те ночи все идеи были бредовыми. Сложить в большую коробку нежные слова и поцелуи, смех и улыбки за все годы и отправить Инне и Ире. Никогда не поздно найти утраченное и вернуть тем, кто должен был это получить. Только мы втроем знаем, как я пыталась не упасть и оборонялась, искала друзей и укреплялась. Чаепития и гулянки, гости, которые шли, чтобы поесть и поболтать. Двери были всегда открыты у глупой и растерянной вдовы на перепутье. Одна в тридцать один год. Я не оправдывала себя по ночам перед операцией, но так четко видела себя в этом поселке с малыми детьми и язвой желудка, растерянную и наивную.

Внучка София как-то спросила меня:

– Если повернуть время вспять, что бы ты изменила в своей жизни?

– Стала бы психологом. Эта профессия помогла бы разобраться в людях, понимать человеческие поступки, – ответила я, подумав над вопросом. – Научилась бы видеть то, что лежит рядом, слышать тех, кто стоит рядом. Я всю жизнь бежала и не смотрела под ноги, поэтому спотыкалась и падала. Удивительно, как долго доходила до меня наука простого взгляда на мир. Не надо упираться в слово «должен». Себя надо любить и уважать, только тогда получишь человеческое отношение к себе.

Четыре дня меня пичкали гормонами, сняли отек мозга и отправили домой на выходные. Два дня прошли как во сне. Навела порядок в шкафу, сложила свои вещи на видное место. В воскресенье говорю мужу: «Одевайтесь, пойдем ужинать в ресторан». Прощаться так прощаться, ведь для этого дали два дня перед операцией. Нарядилась в длинное вечернее платье с большим вырезом на груди в форме капли. Оно было счастливое, в нем я отплясывала на свадьбе у старшей дочери. Накрасилась, подвела глаза тенями и нанесла на губы яркую помаду. Из зеркала на меня смотрело раздутое лицо, похожее на резиновый шар с разноцветными полосками: синий, красный, голубой.

В ресторане просидели до самого закрытия перед тарелками с несъеденной едой. А утром поехали в больницу. Муж сказал, стараясь улыбаться:

– Больница хорошая, врачи хорошие, опухоль тоже хорошая. Все будет хорошо!

– Не надо ждать, придете завтра, – махнула ему рукой и подумала: «Если завтра будет».

* * *

Мне благополучно вырезали опухоль, которая была похожа на страшный черный сгусток песка из моего детства. Жизнь шла своим чередом.

И вот я уже сижу за праздничным столом, над которым усмехается цифра 60. Празднование шестидесятилетия – хангаби – одна из трех очень важных традиций корё-сарам. Каждый кореец за свою жизнь должен получить три праздничных стола.

Первый – асянди, когда ребенку исполняется год. «А» – ребенок, «сянди» – день рождения. В прошлом детская смертность была намного выше, и маленькие дети часто умирали до своего первого дня рождения. Этот рубеж стал считаться важным как для самого ребенка, так и для родителей.

Ребенка сажают в центр стола, а вокруг него расставляют еду и предметы: книги, кисть, ручку, деньги. По тому, что выберет ребенок, предсказывается его будущее. К примеру, книга или кисть означают профессию ученого, деньги или рис – богатство, веревка означает длинную жизнь.

Современные родители иногда на стол выкладывают компьютерную мышь или зубную щетку. После выбора с ребенком поют и дарят ему подарки, обычно деньги. Эту часть праздника проводят до двенадцати часов дня в присутствии близких родственников.