Мемуары фельдмаршала. Победы и поражение вермахта. 1938–1945

На следующий день я попросил короткого свидания с фюрером, намереваясь узнать от него лично, каковы причины его мрачных подозрений о намерениях России. Его ответ, вкратце, был таким, что он никогда не упускал из виду неизбежности столкновения двух миров с диаметрально противоположными идеологиями, что он не верит, что этого можно избежать, и поэтому для него будет лучше, если это тяжелое бремя он возьмет на себя сейчас, вдобавок ко всем остальным, а не завещает ее своему преемнику. Кроме того, он полагал, что есть много признаков того, что Россия уже готовилась к войне с нами, и она уже далеко вышла за пределы соглашений с нами в отношении стран Балтии и Бессарабии, в то время как наши руки были связаны войной на западе. В любом случае, сказал он, он хочет только принять меры предосторожности, чтобы не быть застигнутым врасплох, и он не собирается принимать каких-либо решений до тех пор, пока не разузнает, насколько обоснованны его подозрения насчет них. Когда я вновь возразил, что наши силы были уже полностью заняты на других театрах боевых действий, он ответил, что он собирался спросить у Браухича об увеличении наших сил и отзыве некоторых из них из Франции. На этой ноте наша беседа закончилась, так как его вызвали на информационное совещание.

Этот вопрос настолько сильно беспокоил меня, что я был полон решимости написать личный меморандум по этой проблеме, без обращения в оперативный штаб и без поддержки подробной статистикой. Так появился мой меморандум во второй половине августа, и даже Йодль не знал о нем. В результате [Нюрнбергского] трибунала история моего визита к министру иностранных дел, фон Риббентропу, в Фушль стала хорошо известна: я хотел любой ценой убедить его отговорить фюрера от этой затеи, до того как Гитлер сможет перетянуть его на свою сторону. И мне это удалось: во время очень личного разговора Риббентроп поклялся подержать меня с политической точки зрения. Мы пообещали друг другу ничего не говорить о нашем разговоре Гитлеру, чтобы нас не обвинили в сговоре против него.

После военного совещания несколькими днями позже я передал фюреру написанный мной меморандум; он обещал обсудить его со мной после того, как внимательно изучит материал. Несколько дней я прождал напрасно, и тогда я напомнил ему об этом и был вызван к нему в этот же день. То, что происходило потом со мной и Гитлером, походило скорее не на разговор, а на одностороннюю лекцию о базовой стратегии, изложенной в моем меморандуме; он его нисколько не убедил. Мои ссылки на заключенный нами в прошлом году пакт с Россией были всего лишь заблуждением: Сталин так же мало был склонен считаться с этим договором, как и он сам, если обстоятельства изменятся и возникнут новые условия. В любом случае единственными мотивами Сталина при подписании этого пакта были, во-первых, гарантировать себе долю в разделе Польши и, во-вторых, подтолкнуть нас к развязыванию войны на западе, в надежде, что мы увязнем там и истечем кровью. Сталин планировал с выгодой использовать этот период времени и наши собственные тяжелые потери, чтобы позднее ему было легче покорить нас.

Я был очень огорчен этой жесткой критикой и тоном, каким он высказал это, и предположил, что будет лучше, если он заменит меня, как начальника ОКБ, на кого-нибудь другого, чьи стратегические суждения будут иметь для него большее значение, чем мои. Я чувствую, что не соответствую своей должности, добавил я, и прошу отправить меня командующим на фронт. Гитлер резко отверг это: разве он не имеет права сообщить мне, что, по его мнению, мое суждение было неправильным? Он действительно должен запретить своим генералам впадать в истерики и просить отставки всякий раз, когда кто-нибудь выговаривает им, и в любом случае он не имеет возможности оставить свой пост. Он хочет, чтобы стало понятно раз и навсегда, что никто, кроме него, не имеет права решать, уйти кому-нибудь в отставку или нет, если он считает, что они подходят для этой должности, а до тех пор этот человек будет исполнять свои обязанности; предыдущей осенью, сказал он, он должен был высказать Браухичу то же самое. Мы оба встали, и я без слов покинул его кабинет. Он держал в руке написанный мною меморандум, который исчез в его сейфе или, может быть, был сожжен. Черновик моего меморандума может находиться среди бумаг оперативного штаба ОКБ, поскольку Йодль и Варлимонт заявили, что читали его.