Мемуары фельдмаршала

Меня иногда критиковали за то, что я не воспользовался отступлением Роммеля и не отдал приказа о немедленном наступлении 8-й армии. Я не сделал этого по двум причинам. Во-первых, меня не устраивал уровень подготовки солдат и офицеров, не было создано и необходимых материально-технических резервов. Требовалось время, чтобы довести до нужного уровня и то, и другое. Во-вторых, мне не хотелось заставлять Роммеля отступать на прежние позиции в Агейле. Если мы собирались выполнить порученное нам дело, следовало заставить его остаться, как говорится, в чистом поле, дать ему бой и разбить наголову. Ранее такого с ним не случалось. Он часто отступал, но всегда по организационным причинам. Не вызывало сомнений, что нам выгодно навязать ему сражение, когда мы будем к нему готовы, причем его войска будут находиться достаточно далеко от своих баз снабжения, тогда как мы — рядом со своими базами. Именно так и сложилась бы ситуация, если он оставался в Аламейне.

Таким образом, битва у Алам-Хальфы закончилась именно так, как мы хотели. Действия 13-го корпуса на южном фланге заслуживали всяческих похвал. Хоррокс провел этот бой в полном соответствии с разработанным планом, показав себя блестящим тактиком. Он рассказывает историю о том, как я, когда все закончилось, сначала похвалил его, а потом начал объяснять, что он сделал неправильно и как нужно командовать корпусом в бою.

В 1955 году я с интересом прочитал книгу фон Меллентина «Танковые сражения». Автор во время описываемых событий служил в штабе Роммеля. Вот что он пишет о сражении у Алам-Хальфы: «…Поворотный пункт войны в пустыне, первое в долгом перечне поражений на всех фронтах, которые в конечном итоге привели к капитуляции Германии».

Конечно же, из этого сражения нами были извлечены важные уроки. Это была «армейская» операция. Сила 8-й армии основывалась на четком плане действий ее соединений и жестком [118] контроле происходящего со стороны штаба армии. Солдаты и офицеры на собственном опыте убедились, сколь необходимо наличие одного, и только одного, руководящего центра, который и определяет их судьбу. Это сражение наглядно доказало им, что я могу быть таким центром.

8-я армия в основном состояла из гражданских лиц, надевших военную форму, а не из профессиональных солдат. И все они, до последнего, были такими гражданскими, которые читали газеты. И у меня сложилось мнение, что для управления этими людьми требуется не только руководящий разум, но и некий символ, другими словами, не только командир, но и талисман, приносящий удачу. И начал сознательно работать над этой второй составляющей. Я не сомневался, что будет очень даже неплохо, если они будут узнавать меня, знать, что вот тот самый человек, который ведет их в бой. Подчиняться обезличенному командующему трудно. Я чувствовал, что они все должны знать, каков я из себя. Этот анализ может показаться излишне академичным, проделанным в тиши кабинета. Но таким он, собственно, и был, и я не вижу в этом ничего зазорного. Действительно, пришлось искать наилучший способ руководить этими людьми, добиваться от них наибольшей отдачи, создать из них эффективную и сплоченную команду, способную решать задачи, которые я намеревался перед ними ставить; а задачи эти, я знал, будут очень непростыми. Но с готовностью признаю, что находиться в центре внимания подчиненных мне было очень даже приятно. Я не только старался им что-то дать, в данном случае ощущение общности, единого целого, но сам приобретал столь необходимый опыт, видя, что мне удается все лучше узнавать и чувствовать их, я наблюдал, как растет их боевой дух и физически ощущал нарастающую любовь ко мне. Я начинал сражение у Алам-Хальфы в австралийской шляпе прежде всего потому, что лучшего головного убора для пустыни просто не найти, но скоро меня начали по ней узнавать — во всяком случае, за пределами участка фронта, который занимали австралийцы. Позднее, как читателям, возможно, известно, я сменил шляпу на черный берет, опять же прежде всего из практических соображений.

А две кокарды на берете появились в общем-то случайно, но я быстро отметил их функциональную значимость, и шутка [119] танкистов одного из бронетанковых полков, которые вручили мне этот берет, превратилась в отличие, по которому меня узнавали в пустыне. Я вскоре понял, что прибытие на тот или иной участок фронта двухкокардового берета подстегивало солдат и офицеров: они знали, что я здесь, что я лично интересуюсь их делами, что не сижу в глубоком тылу, издавая приказы. Берет оказался куда эффективнее любого парадного мундира. Он стал, если хотите, моим фирменным знаком. И к тому же в нем было очень удобно.