Мемуары гейши из квартала Шинмати

В те времена безоблачного младенчества я не догадывалась о тяготах, обрушившихся на наше семейство. Отец целыми днями работал на рисовых полях, принадлежавших аристократу – ближайшему к нашей деревне даймё1. Урожай поступал в господские амбары, а батюшка получал лишь скудное вознаграждение в виде минимальной доли обработанного зерна. Этого нам никогда не хватало, и мы жили впроголодь, дополняя свой рацион ягодами, кореньями и речной рыбой. У матушки не было ни гроша за душой, и она изнуряла себя сверхурочным трудом, штопая одежду для рыбаков и делая для них сети, чтобы хоть как-то свести концы с концами.

Старшие братья, Тару и Таку, по большей части пропадали в поле, помогая отцу. Лишь изредка я видела, как они возвращаются домой при свете восходящей луны, покрытые пылью и потом. Братья никогда не жаловались на тяжелую работу, но я замечала, как они поникали духом, когда заходила речь о будущем семьи. В эти моменты их грубоватые лица делались мрачнее тучи.

Один лишь отец не утрачивал оптимизма. Уставая от изнурительных трудов, он неизменно сохранял добродушную искреннюю улыбку и порой весело подтрунивал над нашей бедностью. «Не беда, что в кошельке пусто, зато душа богата!» – шутил он, растрепав мои непослушные косички. С неизменным жизнелюбием отец оберегал мирное детское счастье, заслоняя меня от горьких невзгод.

Наша ветхая хижина, сложенная из грубых деревянных брусьев и прогнивших бамбуковых циновок, никак не способствовала уюту семейному гнездышку. Однако я не ведала, что бывают дома поприличнее, и была вполне довольна убогим пристанищем, в котором меня окружала сплоченная любящая семья. Запахи старого дерева, дыма от очага и пота моих родных казались мне самыми прекрасными на свете ароматами. В этом тесном шалаше каждый вечер мы усаживались вокруг пылающей жарко печки и согревались её живительным теплом. Порой матушка доставала из закромов остатки риса, и мы наслаждались роскошным угощением в уютном семейном кругу.

По воскресеньям мы всей семьёй отправлялись к реке на рыбалку. Родители раскидывали огромные сети, а я резвилась на берегу, удивляясь разноцветным камушкам под прозрачной водой. В те мгновения ни о какой бедности не могло быть и речи – мы были самыми счастливыми и богатыми людьми на свете!

После возвращения домой мать принималась жарить заветную добычу, источая чудесные пряные ароматы своей стряпней. Свежая рыба в те времена казалась мне истинным деликатесом – эталоном роскоши и изысканного вкуса. Что может быть лучше, думала я, с нетерпением ожидая вечернего пира. Я предвкушала, как мы сидим за низким грубым столиком, с жадностью поглощая румяные золотистые куски, сдобренные родительским весельем.

Матушка прилагала все усилия, чтобы скрасить наше существование какими-никакими радостями. По большим праздникам она доставала из потайной шкатулки несколько ярких лоскутков, которыми разукрашивала мои волосы и обвешивала наше жилище. Кроме того, в эти дни она устраивала для меня театральное представление со старыми куклами из папье-маше, оживляя историю о невероятных приключениях любвеобильного купца и гейши из знаменитого Шинмати. Это была единственная сказка из взрослого мира, которая запала в мою детскую душу.

Я неизменно просила матушку рассказывать о гейше, воочию представляя себе ту роскошную жизнь, которая всегда оставалась для меня благородной тайной. Уж не догадывалась ли мать о моей грядущей судьбе?

О, если бы в те наивные времена невинности я хоть краешком глаза заглянула в будущее и увидела бы всю правду своего невероятного пути! Конечно, я едва ли могла предугадать, что спустя пару десятков лет стану одной из величайших гейш Шинмати и буду жить посреди несметных сокровищ, учтиво развлекая важных господ…

Глава 3. Продажа в окайя

Я до сих пор ощущаю жуткий, леденящий душу страх, когда вспоминаю события той поворотной ночи. Наша хижина была погружена во мрак – лишь тусклый отсвет очага робко трепетал в дальнем углу. Родители сидели в напряженном молчании, держа друг друга за руки. Братья смотрели прямо перед собой непроницаемыми взглядами. А я растерянно озиралась по сторонам, не понимая причины этой звенящей тишины.

Тишина вскоре стала невыносимой. Прервал ее отец, обратившись ко мне дрогнувшим голосом:

– Доченька, ты уже большая девочка, и тебе следует узнать одну важную вещь… – он сделал паузу, а затем продолжил едва слышно. – Нынче ночью к нам пришел посланник из Осаки и предложил весьма щедрое вознаграждение. За тебя, моя ненаглядная.

Эти слова вонзились в мое неискушенное детское сознание острыми клинками. Холодные мурашки пробежали по спине, сердце бешено забилось. Я растерялась от смутного ужаса и непонимания.

– Он говорит, будто ты удивительно красива, дитя мое, – подхватила мать, и из уголков глаз у нее хлынули непрошеные слезы. – Твое место, мол, не в этой глуши, а в богатых чайных домах Осаки, куда стекается весь цвет благородного сословия. Ты должна заслужить лучшую участь, а не томиться здесь в убожестве.