Мемуары гейши из квартала Шинмати

В таких потрясенных молчаниях мы разделяли друг с другом горькую участь пленниц «Сада изобилия». И глядя в эти мгновения на решительный профиль подруги, сурово очерченный в контражуре закатных лучей, я все больше утверждалась в мысли, что мои опасения были столь же бездонными. В финальных отблесках мне уже мерещились неизбежные знамения ее будущего рокового сопротивления системе.

Глава 6. Искусство остроумной беседы

Годы ученичества в «Саду изобилия» продолжали свой бесконечный виток. Безжалостная муштра под началом Акиры поглощала все мои дневные и ночные часы, превращая меня в послушный сосуд для вмещения классических творений айнов4.

Погруженная в эту безумную круговерть постижения увлекательных обрядов и премудростей, я временами забывалась в своем деревенском происхождении, как будто родилась в самих недрах аристократического сословия гейш. Навыки утонченного красноречия, тонкое владение нюансами мимики и телодвижений с каждым разом все больше отдаляли меня от изначальной дикарской природы.

Однако внезапные встречи с родными выбивали из этого самовосприятия и заново обнажали истоки моего воистину гадкого утенка. В краткие визиты домочадцев в обитель я воочию убеждалась в пропасти, отныне разделяющей меня и прежних близких.

После томительных ожиданий в комнатах для свиданий, исписанных благородными стихами и пропитанных ароматным дымом курильниц, наконец приходил черед встретиться с моими дорогими. Как только вереница сгорбленных крестьянских силуэтов просачивалась в приоткрытую створку, на их потрепанных лицах начинало проступать смущенное оцепенение и тень нескрываемой боязни.

Вот отец мой, некогда такой могучий, упадает в растерянном поклоне навзничь перед моими ступнями. Его узловатые кулаки неуверенно озираются в поисках приюта для растопыренных мозолистых пальцев. Я лишь жестом подаю знак, что он может преклонить колени в благоговейной позе.

За спиной старика маячит пригорбок сутулой спины матушки. На ее заплаканных глазах мерцают мутные росинки. Как-то странно кривятся в полуулыбке ее бескровные губы, будто пытаясь выразить то благодарность, то суеверный ужас перед моей новой ролью. После недолгих сетований о здравии, она повисает в немом оцепенении, покорно склонив поредевшую головку. Таковы были эти неудобные встречи с моими бывшими кровными.

Но как только я открывала уста для ответной фразы, настороженная тишина в помещении обрывалась. Выверенные модуляции голоса изящно перепадали от грудного бархата к заоблачным высотам прозрачного колоратурного стекла, бесконечно меняя ритмы и краски вдали и вблизи.

На фоне этой речитативной феерии гортанные оклики пришельцев из отчего дома обретали природный вид чудовищного хрипения. Лишенные должной школы, доморощенные простецы походили на воинство глухонемых изгоев, заблудившихся в мироздании ворожбы и заклинаний.

В такие минуты меня посещало царственное чувство превосходства над их убожеством. Порою мне даже хотелось заговорить со взмахами и позами танцовщицы в синтоистском храме, чтобы дополнительно растеребить в их сознании чувство собственной неотесанности. Но выдержка ученицы Акиры-сан все же удерживала меня от подобных жестов, так как они разили бы грубостью.

Вместо того я с деланным терпением принималась вести изысканную беседу о премудростях поэзии, философских трактатах или, на худой конец, курировать их в азах хороших манер по городскому этикету. Родные внимали мне с неизменным священным трепетом, нескрываемо напряженные и скованные в движениях.

Вслушиваясь в мои наставления, отец и мать едва заметно кивали, отчего рассыпались пыльцой перхоть и труха их дряхлых лбов. Отцово мощное тело бугрилось под тяжестью моих затейливых фраз. Скуластое крестьянское лицо его морщилось, силясь уловить мой экзистенциальный сказ.

– …Ведь ваша нога не должна тяжело выпирать вперед, – могла начать я обычный вящий урок. – Смотрите, вот так акцентируется грация, когда ты высоко выгибаешь шпоры и тихонько ставишь ногу на рейку…

И я медленно, торжественно повторяла для них пройденные мудреные шаги, один за другим высвечивая высокородный шарм в каждом своем дугообразном па.

Затем моя речь могла плавно перетекать в новое русло – пересказ памятников хайку или ракусю5 из творений древних мастеров. Длинными чарующими порциями я разливала в простецких ушах волны восторга, доселе сокрытые в догмах великих недоступных трактатов. Это были моменты поистине равновеликой радости – открывать непосвященным доступ в запретные края художественных форм и в то же время испытывать собственное превосходство в мудрости слова.

Вскоре после подобных душевных эпопей лики папеньки и маменьки обретали притупленное выражение – точно они плескались в омуте горних сфер, дремотно сонные и растерянные от всей этой свысока преподнесенной премудрости.