Мемуары графа де Рошфора

Принц де Конде вышел против нас тремястами-четырехстами кавалеристами, но, так как наш боевой порядок был поставлен неправильно, мы не выдержали и отступили к городу. Это бегство было обязано командованию, которое поставило нас в арьергард. Как бы то ни было, если бы принц де Конде захотел, он мог бы уничтожить всю нашу пехоту, но он довольствовался тем, что взял Шарантон, где он потерял герцога де Шатийона, своего родственника.

Мне было стыдно возвращаться в город после такого неудачного дела. Я не был первым, кто бежал, но мне было неприятно, что я оказался в такой компании и принял участие в таком позорище. С этого времени мы еще пытались помериться силами, но мы были опять биты, хотя нас было десять против одного. Чести мне это не прибавило, хотя возглавлял я не регулярные войска, а городскую милицию. А тем временем Парламент не уменьшил ненависти к кардиналу, но решил приспособиться. Многие говорили, что следует обратиться за помощью к эрцгерцогу, принц де Конти, которого произвели в генералиссимусы, был того же мнения, и назначили маркизов де Нуармутье и де Лаика, чтобы к нему поехать. Я тоже оказался в их числе, но не как полномочный представитель, а как помощник, который должен был им подчиняться.

На этот раз я уже не боялся показываться и не сомневался, что нас примут хорошо. В самом деле, эрцгерцог пообещал двинуть свою армию, чтобы освободить Париж, и я был оставлен подле него, чтобы напоминать ему о данном обещании. Не прошло и восьми дней, как я заметил, что граф де…, который продолжал оставаться его фаворитом, мешает нашим планам. Он не хотел, чтобы такой человек, как я, находился здесь, и он попросил Лаика, который был его другом, сделать так, чтобы меня побыстрее отозвали, и все, что я понял из всего этого, так это то, что мадам де Шеврёз, которая, как казалось, сожалела о потере кардинала и которая находилась в хороших отношениях с графом, пыталась помешать вхождению войск на территорию королевства, чтобы сделать договор более выгодным для себя. А тем временем наше путешествие стало вызывать обеспокоенность при дворе, а так как эрцгерцог запаздывал с подмогой, Парламент начал сожалеть о том, что обратился к иностранцам, и дело было быстро завершено.

* * *

Каждый преследовал свои собственные интересы: у одних были деньги, у других — должности, и лишь у меня одного не было ничего, кроме одних лишь обещаний дать мне что-нибудь. Тогда-то я и понял, что не стоит слишком доверять словам грандов, которые готовы обещать все что угодно, когда им от нас что-то нужно, и забывают обо всем, как только необходимость в нас отпадает. В конце концов я оказался бы в совсем жалком положении, если бы не моя лионская рента. Это было единственное, что у меня осталось, так как мои браться забрали себе все остальные блага, которые я в свое время получил. Этого было маловато, чтобы чувствовать себя большим сеньором, но и не позволяло оказаться совсем нищим. Мне не у кого было что-либо попросить, и я вынужден был сократить штат слуг до одного камердинера и одного лакея, тогда как во времена службы у кардинала де Ришельё у меня всегда было шесть-семь слуг. Это было странно, так как я, как говорится, умел хорошо плавать в больших водах, но мне еще предстояло узнать настоящую причину происходившего. Это Мазарини, ненавидевший меня за то, что я сбежал из тюрьмы и встал на сторону его противников в недавних событиях, отобрал мою ренту и сделал еще много других ходов подобного же рода. Он провернул все это так, что меня даже не предупредили об этом, и я узнал, что ренты больше нет, лишь тогда, когда пришел за деньгами. Я был очень удивлен, увидев имена кредиторов, которых я даже не знал, но я счел это недоразумением и обратился к прокурору, который сказал то же самое и заверил, что все скоро образуется. Однако он попросил у меня долговые обязательства, а я в свое время не позаботился о том, чтобы их иметь, а посему обратился к тому, кто обычно выдавал мне деньги, но он перенес встречу на следующий день. Назавтра я вновь пришел, но мне сказали, что он уехал из Парижа к умирающей сестре.