Мемуары. Избранные главы. Книга 1

Не знаю, узнал ли об этом король; однако известно наверняка, что за этим ничего не последовало и обращение с ним не ухудшилось. Принц де Конти вдобавок мог сблизить сестер только с герцогиней Бурбонской, в которой они и без того были уверены, тогда как с помощью Вандома они получали надежду завоевать герцога Мэнского, а сестры не знали удержу в своих притязаниях. Итак, они завязали с Вандомом самые тесные отношения, какие только могли, и, имея это в виду, усиленно советовали дорогому дядюшке — именно так они его называли и так к нему всегда обращались — сделать все возможное, чтобы убедить Вандома, когда он поедет в Италию, привезти оттуда достаточно своих друзей, чтобы на него можно было рассчитывать. Дорогой дядюшка усвоил урок как нельзя лучше и так преуспел, что после его возвращения им больше нечего было желать, а Вандом, они и Водемон с герцогом Мэнским, который также примкнул к ним, заключили между собой теснейший союз, хотя герцог по обыкновению держал свои отношения с остальными в глубокой тайне. Герцог Мэнский чувствовал, что Монсеньер его нисколько не любит. Ближайшие наперсницы Монсеньера лучше всего могли помочь мало-помалу сблизиться с ним; однако Вандома тут было недостаточно. Король приближался к старости, Монсеньер — к трону; герцога Мэнского это приводило в трепет. Одаренный умом, не божественным, а скорее дьявольским: недаром он так походил на дьявола хитростью, коварством, испорченностью, готовностью всем вредить, нежеланием помочь кому бы то ни было, скрытностью, кознодейством, необъятной гордыней, беспредельной лживостью, бесчисленными хитростями, нескончаемым притворством, да к тому же привлекательностью, умением развлечь, развеселить, очаровать, когда ему хотелось понравиться; это был законченный трус, способный, при условии, что все останется шито-крыто, на самые чудовищные меры, чтобы отразить удар, которого имел основания опасаться, а также решиться на любые, самые мерзкие хитрости и низости, какие только можно вообразить. Вдобавок его подстрекала жена, весьма на него похожая, чей ум — а она также была необыкновенно умна — окончательно развратился и получил дурное направление по вине прочитанных ею романов и театральных пиес, ибо она так увлекалась запечатленными в них страстями, что целые годы учила их наизусть и разыгрывала сама на публике. Она была смела, и даже слишком, предприимчива, отважна, жестока, действовала под влиянием страсти, которой подчиняла все, и возмущалась расчетливостью и осторожностью мужа, попрекая его честью, каковую оказала ему, выйдя за него, считая его трусом и ничтожеством в сравнении с собой и обходясь с ним, как с негром, разоряя его подчистую, а он ни словом не смел ей перечить и сносил от нее все, потому что боялся ее до безумия. Хотя он многое от нее скрывал, она имела на него необъяснимое влияние и насильно его подгоняла. Ничего общего с графом Тулузским! Человек очень маленького роста, однако наделенный порядочностью, добродетелью, прямотой, правдивостью, тот был воплощением справедливости, с манерами настолько любезными, насколько это может себе позволить человек от природы очень холодный; доблестный и честолюбивый, однако разборчивый в выборе средств, он соединял в себе, как правило, ум с прямодушием и справедливостью и в то же время отличался усердием в военном деле и в светской жизни, зная толк в том и в другом. Подобному человеку немыслимо было уживаться с такими людьми, как его брат и невестка. Герцог Мэнский видел: брата любят и уважают, ибо он того заслуживает; поэтому он ему завидовал. Граф Тулузский с его мудростью, молчаливостью, сдержанностью чувствовал это, но вида не подавал. Он не выносил сумасбродства своей невестки. Она видела, что он благоденствует, это ее бесило, и она в свою очередь терпеть его не могла, почему и старалась посеять между братьями еще большую рознь. Граф Тулузский был хорош с Монсеньером, с герцогом и герцогиней Бургундскими, с которыми всегда обращался церемонно и почтительно. С королем он был робок; короля куда больше развлекал герцог Мэнский, любимчик г-жи де Ментенон, бывшей его наставницы, ради которой король пожертвовал г-жой де Монтеспан, о чем оба они всегда помнили. Ему удалось убедить короля, что при всем уме, которого нельзя было за ним отрицать, он ни к чему не стремится, ни на что не притязает и по-дурацки любит лень, уединение, словом, второго такого простака на свете не сыщешь; поэтому он проводил все время у себя в кабинете, забившись в угол, ел один, избегал общества, один ездил на охоту, и король ставил ему в заслугу этот дикарский образ жизни; с королем он виделся ежедневно, но в те его часы, которые были посвящены частной жизни, а также — несомненно, из лицемерия — с большой пышностью появлялся во время соборной обедни, вечерни, на вечерней молитве во все праздники и воскресенья. Он был сердцем, душой, оракулом г-жи де Ментенон, от которой всегда добивался чего угодно, а она только и думала, как бы ему угодить, чем бы ему услужить, чего бы это ни стоило.