Мемуары. Избранные главы. Книга 1

Здесь уместно будет сказать еще о трех лицах, стоявших особняком: это герцог де Ларошгийон, герцог де Вильруа и герцог Люксембургский. Уже говорилось о том, какие узы связывали герцога Люксембургского с Монсеньером, от которого он имел основание ожидать всего, на что тот был способен. Впрочем, герцог ни на что не притязал, ибо, за исключением некоторых увеселений в Нормандии, Вуазен ничем не мог способствовать его возвышению. Король признавал за ним лишь принадлежность к роду Люксембургов. Он сохранил связи с друзьями своего отца и принадлежал к самому высшему обществу, но этим все и исчерпывалось, несмотря на дружбу герцога де Шевреза, который прекрасно понимал, что из него никакой пользы не извлечь. Он был столь знатным вельможей, что знатность сама по себе могла служить ему утешением. Еще больше следует сказать о двух остальных, кои благодаря своим должностям занимали более значительное положение и пользовались большим покровительством. Письма, о коих я уже здесь упоминал,[244] навлекли на них немилость короля, который никогда более не разрешал им даже приближаться к себе, но зато те же письма сблизили их с Монсеньером, чему способствовали и возраст, примерно одинаковый, и привычка; но у них не было при Монсеньере таких заступников, какие были у герцога Люксембургского, и, подобно ему, они потеряли принца де Конти, близкого их друга, оставшись безо всякой защиты от г-на де Вандома и его сторонников. Вандома более не было при дворе, но остались его приспешники, и он неизбежно должен был вернуться, когда короля не станет. Собственно говоря, настоящей вражды с Вандомом у них не было, но близкие друзья покойного принца де Конти никогда не могли бы стать его друзьями. Итак, эти двое свояков, занимавших столь видное положение, потеряли не так уж много.

Четвертый, Ла Фейад, снова был в сильном смятении. Потерпев крах по возвращении из Турина,[245] он попытался завязать отношения с Монсеньером и воспользоваться тем, что Шамийар продержался так недолго, чтобы заручиться поддержкой м-ль де Лильбон и г-на де Вандома. Как уже говорилось, он добрался даже до м-ль Шуэн. Кроме того, в Медоне он удерживался благодаря игре. Он участвовал во всех поездках, однако ему ничего не перепало от Монсеньера. Тем не менее он рассчитывал, что столь могущественное окружение позволит ему добиться успеха под началом у Монсеньера. Теперь он отчаялся достичь цели в нынешнее царствование, наследник же был во всех отношениях таков, что Л а Фейаду его восшествие на престол сулило еще большее отдаление; это его и удручало.

До глубины души были удручены еще два разряда людей, оба весьма однородные, хотя совершенно между собою не схожие: министры и финансисты. Мы уже видели в связи с учреждением десятины, какого мнения был об этих последних дофин и как не стеснялся он высказывать свое мнение. Принципы, совесть, просвещенность — все в дофине с полным основанием внушало финансистам неподдельный ужас. Министры трепетали ничуть не меньше. Им был нужен такой государь, как Монсеньер, при котором они сами могли бы править его именем, присвоив себе, если возможно, еще большую власть, причем с куда меньшей осторожностью; и вот они видят, как его место заступает другой принц — просвещенный, трудолюбивый, доступный, желающий все видеть и все знать; вдобавок они уже подозревали в нем желание держать их в узде, отвести им положение, какое подобает министрам, то есть исполнителям, коим вовсе не положено быть распорядителями и уж тем более подателями благ. Они это чувствовали и уже понемногу начинали сбавлять тон; легко угадать, как это было им обидно.