Мемуары [Лабиринт]

2. Я обратился к генералу Тиле из верховного командования вермахта с просьбой незамедлительно заняться расшифровкой английского шифра на основе полученных документов. (Четыре лучших специалиста по дешифровке в Германии, в том числе два профессора математики несколько недель подряд работали над документами, пока им удалось разгадать часть шифра. Это позволило нам узнать время передач и технические подробности передачи телеграмм из Лондона в Анкару).

3. Своим сотрудникам я поручил на основе специальных документов собрать все за и против подлинности полученных сведений, чтобы я мог ответить Гитлеру на вопрос о надежности источника.

4. Я связался со статс-секретарем фон Штеенграхтом из министерства иностранных дел и сообщил ему о принятых мной мерах. Мы пришли к единому мнению, что этим должна по-прежнему заниматься политическая разведка.

Документы, которые были нам предоставлены впоследствии, исследовались с точки зрения следующих пунктов: результаты переговоров между Рузвельтом, Черчиллем и Чан Кай-ши в Каире в ноябре — декабре 1943 года; визиты президента Турции Исмета Мнению и его генерального секретаря по иностранным делам Нумана Меменчиоглу к Рузвельту и Черчиллю; отчеты о конференции с участием Рузвельта, Черчилля и Сталина в Тегеране с 28 ноября по 2 декабря 1943 года; результаты совещания начальников генеральных штабов союзников в Тегеране относительно операции «Оверлорд» и прекращения операции «Меркурий»; заявление об усилении воздушных налетов на Балканы.

В сообщении о переговорах в Каире особое удивление вызвало обещание Рузвельта Чан Кай-ши вернуть Китаю Северную Маньчжурию после поражения Японии. (Это противоречило позиции, занятой американским президентом на Ялтинской конференции, проходившей с 4 по 11 февраля 1945 года; Рузвельт, действуя в обход Чан Кайши, согласился предоставить русским маньчжурскую железную дорогу и порты Порт-Артур и Дайрен [45] как плату за вступление в войну против Японии.)

С большой степенью вероятности изучение документов позволяло предполагать, что Черчиллю не удалось отстоять свой первоначальный план вторжения в Европу через Балканы. После тегеранской конференции было ясно, что в Польше, Румынии, Югославии и Венгрии действия Красной Армии не будут связаны противодействием западных держав. Относительно Польши Сталин потребовал отодвинуть русскую границу западнее, до бывшей линии Керзона, и одновременно включить в состав Польши часть Восточной Германии.

Тогда же мы получили от своего человека в польском движении Сопротивления, которому незадолго до этого удалось разгадать дипломатический шифр польского эмигрантского правительства в Лондоне, сведения о содержании переговоров, которые вел глава этого правительства Миколайчик со Сталиным. Миколайчик вылетал из Лондона через Стокгольм в Москву и передавал сообщения о результатах переговоров в Лондон по телеграфу.

В отношении Германии Сталин якобы заявил следующее: Германия будет сохранена, но ее необходимо ослабить, лишив ее двадцати-тридцати миллионов населения. Тогда в ближайшие пятьдесят лет Советскому Союзу и Польше нечего будет опасаться германской агрессии. Это позволит России спокойно залечивать раны, нанесенные войной.

Уже первое впечатление от сообщений о московской конференции министров иностранных дел 18-30 октября 1943 года и от заявления Сталина совпало в общих чертах с настораживающими сведениями, полученными мною по другим каналам. Перед моими глазами вырисовывалась ужасная судьба Германии. Меня охватил такой страх, что я сразу же воспользовался возможностью, предоставившейся мне благодаря содействию д-ра Керстена, чтобы встретиться с пребывавшим в то время в Швеции специальным уполномоченным президента Рузвельта по европейским вопросам мистером Абрагамом Стивенсом Хьюиттом.

Соблюдая все меры предосторожности, я встретился с ним в номере стокгольмского отеля, где он жил; там мы в течение трех дней вели откровенный обмен мнениями по проблеме компромиссного мира. Вернувшись в Берлин, я тут же составил меморандум об этих переговорах, который хотел представить Гиммлеру. В то время он находился в Мюнхене. Когда я сообщил ему о своих встречах с Хьюиттом, он, придя в ужас от моего самоуправства, первое мгновение только молча хватал воздух ртом. Затем его обуял такой гнев, что я счел за благо переждать, пока он выдохнется, и отложить чтение меморандума на более подходящее время. На следующий день, когда я вновь попытался убедить его в необходимости предпринятого мной шага, он слушал меня уже более спокойно, но мне так и не удалось развеять чары, которыми Гитлер околдовал в Мюнхене своих приближенных.