Мемуары M. L. C. D. R.

Не стану описывать здесь, почему была снята осада Люксембурга^{363}, — об этом уже довольно сказано; к тому же это дела недавнего времени, и, наверное, не найдется того, кто бы о них не помнил. Поскольку моего племянника обвиняли в том, что эта крупная крепость не сдалась именно из-за него, он впал в отчаяние, и когда я увидел его мрачнее тучи, то посоветовал покинуть роту. Он не пожелал меня слушать, но из-за тоски слег и вскоре оказался на грани жизни и смерти. Так как из своей семьи я любил только его одного, для меня не было горше несчастья; узнав об этом, я тут же собрался в дорогу, чтобы помочь ему выздороветь или хотя бы достойно проводить его в последний путь. Для меня это не составляло труда: по Франции ныне передвигаются с легкостью благодаря откидным коляскам, в которых люди любого возраста чувствуют себя удобно. Прибыв вскоре в Дюнкерк, где стоял его полк, я увидел, что племяннику немного лучше. Он очень обрадовался: ибо если я его любил, то и он отвечал мне взаимностью, и мне показалось, что мой приезд вернул ему присутствие духа. Дело его постепенно пошло на поправку, но я не хотел покидать его, пока не увижу, как недуг совсем отступит. Раздумывая, что могло бы способствовать исцелению, и не найдя иного способа, я решил немного развлечь его и пригласил к нему в комнату нескольких дам на партию в карты — мой почтенный возраст, вполне защищавший его репутацию, устранил к тому всякие помехи. Прошло совсем немного времени — ведь юношам свойственно спешить, — и вот он поднялся на ноги.

В город приехал театр марионеток, все пришли смотреть представление, и знаменитый Полишинель^{364} выкидывал разные уморительные штуки. Я повел туда племянника, и хотя эта забава никогда особенно не нравилась ни ему, ни мне, но все же мы получили удовольствие, ибо стали свидетелями одного крайне необычного происшествия, которое, несомненно, покажется весьма забавным. Знаю наверняка, что читателей этих мемуаров сперва удивит, что я заговорил о такой заурядной вещи, как марионетки. Но пусть наберутся терпения и дойдут до конца: если я и говорю здесь об этом пустяке, то лишь потому, что с ним связан случай, который весьма развлек меня и, быть может, повеселит и всех, кто о нем прочтет.

Бриоше, знаменитый кукольник из Парижа, видя, что утомил парижан своими остротами, дождался, когда народ покинет его представления, и поехал в другие места. Он отправился в Шампань, оттуда — в Лотарингию, из Лотарингии — в Эльзас, наконец, в Страсбург и повсюду собирал людей, еще не видевших Полишинеля. Заработав в этих краях немного денег, он двинулся в Швейцарию — не скажу, в какой именно кантон, ибо, хотя мне его и называли, я позабыл, — но там так мало слышали о марионетках, что на первом же представлении закричали, что он колдун. Его поволокли к местным властям. Те, разбираясь в сей забаве не лучше площадных крикунов, постановили было его осудить, однако прежде решили посоветоваться с господином дю Моном, полковником одного швейцарского полка, когда-то служившим во Франции. Он поднял простаков на смех и сказал: в ремесле кукольника нет никакого колдовства, и если бы им случалось бывать в Париже или каком другом большом городе королевства, они бы знали, что это занятие — самое обычное. Господин дю Мон любил пошутить, и магистраты, подумав, что и в этот раз он потешается над ними, а на самом деле ничего не знает, решили выяснить всё сами. Они выслушали свидетелей, наперебой рассказывавших о всяких маленьких фигурках, которые могли быть разве лишь чертенятами, и высказались против Бриоше. Они предъявили свой вердикт господину дю Мону, а тот сказал: не иначе как им прикипело стать посмешищем — ей-богу, теперь ему стыдно, что он родился швейцарцем. Но, поняв, что их не разубедить, он переменил тон. Упомянув, что сперва противоречил им лишь из опасения, что его втянут в скверную историю, он объяснил дело так: помимо того, что Бриоше француз — а перед этой нацией ныне все трепещут, — среди его марионеток много таких, которые изображают государей и государынь разных стран; как знать, что за отношения у него с этими венценосными особами, — но, должно быть, неплохие, раз те позволяют показывать себя в театре; и весьма вероятно, что, если его обидеть, они в отместку разнесут весь кантон до основания. Он ничего не может добавить, решение остается за ними, но там, где затронуты интересы государей и государынь, нужно проявлять особую осторожность.