Мемуары M. L. C. D. R.

По прибытии в Шарлевиль^{212} мне, прежде чем продолжить путь до Ретеля^{213}, следовало дождаться сопровождающих. Сообщение между этими городами было осложнено, ибо Рокруа^{214}, управлявшийся Монталем, находился под властью принца Конде. Губернатор Шарлевиля господин герцог де Нуармутье, которого я знал лично, поинтересовался, откуда я еду, но я, не имея права раскрывать свои секреты, ответил, что возвращаюсь из Спа, где по настоянию докторов лечился на водах. У него не было причин мне не верить, и, пока он во главе своей кавалерии ездил в Люксембург, где отказывались выплачивать контрибуцию, я вынужден был скучать, ожидая его возвращения. Наконец он прибыл, и множество людей, оказавшихся в том же положении, что и я, получили в провожатые военных. Впрочем, это мало нам помогло — отряд не превышал тридцати человек, причем и люди, и лошади, измученные дорогой, просто падали от усталости. Если бы те, с кем я ехал, послушали меня, нам не пришлось бы так долго ждать, к тому же нас было достаточно, чтобы полагаться на случай, — но многие не согласились со мною, и вскоре им пришлось пожалеть об этом. И впрямь, Монталь проведал, что в соседнем городе большая группа путешественников дожидается лишь возвращения кавалерии, чтобы двинуться дальше под ее защитой, — и в тот день, когда нам нужно было выезжать, послал наперерез несколько своих отрядов — нам удалось проскочить лишь чудом. Когда мы находились в полу-лье от Пьерпона^{215}, враги, укрывшиеся в лесу, заметили нас и, разделившись, напали с двух сторон. Наша охрана, едва державшаяся в седлах, отбивалась кое-как и уже хотела обратиться в бегство, — но усталые лошади не слушались шпор, и сопровождающие первыми были захвачены в плен. Некоторые из нас попытались обороняться, — были даже и такие, кто убил пару неприятельских офицеров, — но противник численно превосходил нас, и нам оставалось лишь полагаться на своих быстроногих коней. В сяк стремился вернуться обратно в Шарлевиль, и я сначала тоже хотел последовать этому примеру. Но, заметив, что вражеские драгуны выдвинулись вперед и преградили нам путь к отступлению, я ринулся в лес и, спасшись таким образом от преследовавших меня троих всадников, поскакал сквозь него. На другом краю леса никого не было видно — это заставило меня поверить, будто я вне опасности. И вправду, я преодолел целых два лье, не встречая никаких преград, и уже радовался своему спасению, когда меня неожиданно окружили четверо всадников. Один из них спросил, кто идет, и, когда я не нашел ничего лучше как выкрикнуть «Да здравствует Франция!», пригрозил, что убьет меня, если я не сдамся. Остальные уже подъехали шагов на десять, и, поняв, что сопротивляться бесполезно, я покорился судьбе, восхотевшей сделать меня пленником. Я был препровожден в близлежащий перелесок, где скрывалась остальная засада, и неприятельский командир спросил, кто я и откуда. Мне пришлось ответить, что я француз и еду из Шарлевиля; оказалось, этот дворянин был родом из моих мест и, когда мы познакомились, стал обходиться со мной очень благородно, не допуская, чтобы я испытывал притеснения или терпел какие-либо неудобства. Я находился с ним весь день, а вечером он распорядился снять засаду, немало удивив меня: мне казалось, что обычно ее оставляют до рассвета. Но он ответил: дольше ожидать ни к чему, поскольку его задачей было лишь перехватить тех людей, которые ускользнули после первого нападения. Из этого следовало, что не многим нашим удалось спастись — во всяком случае, кроме себя, он никого не видел. Впрочем, остальных мне довелось встретить уже в Рокруа, что меня приободрило; должен отметить, что мне повезло больше: у них отобрали кошельки, а мой, хвала небесам, находился при мне и был полнехонек. Между тем меня мучила мысль, должен ли я известить о случившемся господина кардинала: с одной стороны, я был его доверенным лицом и он не преминул бы добиться моего освобождения, однако, с другой — обращение с такой просьбой к первому министру значило бы, что я гораздо более важная птица, нежели хочу казаться. Перед господином де Монталем я выдал себя за лейтенанта в пехотном полку Грансея, где знал всех офицеров наперечет и, когда он потребовал меня к себе, легко смог ответить на все вопросы. Наконец, основательно рассудив, я предпочел не раскрывать своей тайны и, не привлекая внимания шпионов, передать весточку с первым, кто должен был выйти на свободу, или же дождаться общего обмена пленными (говорили, будто бы он вскоре состоится). Можно было бы воспользоваться и еще одной возможностью — предложить выкуп, благо я имел деньги, — но господин де Монталь отказался их принять, и эта моя надежда рухнула. Хотя мы и находились недалеко от столицы королевства, где у каждого имелись какие-нибудь знакомые, трудно поверить, что мало кому из пленников помогли. Я не мог оставаться безучастным к их страданиям и не поделиться тем, что имел, — и в результате совершенно опустошил кошелек. Я утешал себя мыслью о том, что вскоре должен получить из Лиона ренту за полгода, но, когда это время настало, возникло новое затруднение: на чеке нужно было подписаться настоящим именем, которое я скрыл от господина де Монталя, назвавшись лейтенантом из полка Грансея. Не желая прослыть лжецом, я предпочел остаться вовсе без денег и жить в нужде, нежели дать кому-либо повод для сомнений. Те, кому я одалживал, получив деньги из дома, стали прятаться от меня, чтобы не возвращать долги; столь милосердный к другим, сам я оказался всеми покинут, и наступившая нищета превзошла самые худшие мои опасения. Более трех месяцев мне приходилось жить на одном солдатском пайке, выдававшемся пленным, а в довершение несчастий у меня украли белье — я остался в одной рубашке и шейном платке и, когда стирал их, мне даже не во что было одеться. Вспоминая об этих злополучных днях, я с трудом представляю, как смог вынести эти душевные муки, которые усиливались и из-за того, что те, кому я помог в беде, чурались меня, словно зачумленного, хотя прекрасно знали, что я оказался в столь плачевном положении из-за своего сострадания к ним.