Я прекрасно признал по виду, с каким он выслушал это предложение, что оно ему не было более приятно, чем первое. Однако, когда я еще сомневался, он рассеял все мои предположения тем ответом, что он мне немедленно дал. Он сказал мне, что не сумеет быть особенно благодарным Его Преосвященству за то малое уважение, какое тот питает к нему; должно быть, тот принимает его за вовсе никчемного человека, поскольку, далеко не приравнивая его к Графу д'Оньону, тот делает между ними столь огромное различие, какого нет, пожалуй, между Небом и Землей; одному он дал жезл Маршала Франции и пятьсот пятьдесят тысяч ливров, а другому предлагает сорок тысяч экю и должность примерно в ту же цену. Может быть, он хотел этим сказать, что Рокруа не стоил Бруажа, а Монталь не стоил Оньона; однако здесь он может здорово ошибаться, и когда бы даже Рокруа не стоил Бруажа, да [310] будет ему известно, что Монталь стоит пятидесяти Оньонов; он просил бы меня, тем не менее, ему об этом не говорить, потому что он намного предпочитает прибегать к действиям, а не к угрозам; очень скоро он ему покажет, что значит его недооценивать, и его совсем не заботит, что он предупредил меня об этом заранее, потому что я в самом скором времени узнаю, что это была совсем не гасконада. Он сказал это мне таким тоном, что я понял — на сей раз он говорил от сердца и именно так, как думал. Я был сердит, что мои приказы не распространялись несколько дальше, поскольку прекрасно видел — только от этого зависела возможность его подкупить. Однако, так как у меня была надежда, что мой камердинер привезет мне добрые вести из Парижа, я употреблял все наилучшие резоны, какие только мог найти, дабы его умаслить. Мне не особенно это удалось, в таком он находился гневе, и покинул меня, насколько я мог судить, разъяренный против Кардинала; я же с великим нетерпением ждал возвращения моего человека, чтобы мне убраться назад в Ретель или же продолжить мои переговоры. Я направил его не прямо к Его Преосвященству. Я ему сказал поговорить, во-первых, с Бемо, дабы выяснить, пожелает ли Его Преосвященство, чтобы он предстал перед ним. Бемо сделался Капитаном его Гвардейцев; Шам Флери удалился недовольный в плохонький дом, каким он владел в окрестностях Шеврез, и где он проживает еще и сегодня. Я дал урок моему человеку, в какой манере он должен говорить с одним и с другим в случае, если его допустят к персоне Месье Кардинала. Так как я знал, что под каким бы то ни было резоном кто бы то ни было мог раскрыть их секреты, чаще всего Министры не желали подпускать к ним этого кого-то, я порекомендовал ему сказать сначала Бемо, что он должен замолвить словечко от моего имени Его Преосвященству, если он пожелает его выслушать; если же тот этого не пожелает, он скажет самому Бемо, когда он явится с ответом Кардинала, что тот [311] конь, какого он распорядился себе купить, обойдется ему намного дороже, чем он предполагал; таким образом, ему самому решать, угодно ли будет ему иметь его за такую цену или же больше не думать о нем вовсе; если он положится в этом на меня, я буду щадить его кошелек, как мой собственный, или же совсем откажусь от торга. У него не было приказа говорить что-то большее Его Преосвященству, даже в случае, когда он сам с ним поговорит, но так как я был уверен, что этого вполне достаточно, дабы дать ему понять, что я хотел этим сказать, это были все инструкции, данные мной этому камердинеру, кто сам не знал, о чем здесь шла речь. Он, конечно, догадывался, так как не был болваном, что в этих словах заключена какая-то тайна, но сказать в точности, что же это было — вот этого он никогда не смог бы сделать, когда бы даже его допросили под присягой.
Миссия камердинера.