Мемуары мессира Д'артаньяна. Том III

Но все это просуществовало лишь для того, дабы еще лучше подчеркнуть однажды славу Его Величества, кто безо всякой иной помощи, кроме поддержки природы, сделался тем, кем мы его видим сегодня. Он, тем не менее, довольно легко понимал уже, кем он должен был стать в один прекрасный день, стоило только попристальнее к нему приглядеться. Он получал удовольствие лишь от верховой езды да от собственного пребывания среди солдат, посвящая все свои занятия как одному, так и другому. Существовали, впрочем, и другие объекты, способные подвигнуть его к искушению. Фрейлины Королевы-матери были самыми красивыми особами во Франции; но они, по большей части, пользовались столь скверной репутацией, что это отталкивало от них достойных людей, а тем более великого Короля. Они делали, тем не менее, все, что могли, лишь бы быть замеченными Его Величеством; но из страха, как бы он не позволил себе ими увлечься, а это было [102] почти неизбежно в его возрасте, Его Преосвященство отвратил его от них при посредстве странных историй. Все, сколько их там ни было, ничем не отличались от Мессалины, по его словам. Он мог говорить правду о том, что касалось их склонностей, поскольку они считались, честно говоря, далеко не лишенными аппетита; но на деле все обстояло несколько иначе. Так как они вынуждены были себя оберегать, то если уж они и грешили, это происходило лишь в мыслях. Что до остального, то Королева содержала их в слишком большой строгости, не допуская с их стороны ни малейшей дерзости этим заняться. Однако Кардинал своим злословием устроил все таким образом, что Его Величество, отвернувшись от них, обратил свои взоры на его племянниц. Он полюбил сразу двоих, а именно Олимпию, кто позже вышла замуж за Коннетабля де Колонна, и Графиню де Суассон. Эта недолго пользовалась своей доброй удачей; ее сестра вскоре оттеснила ее благодаря собственной ловкости. Полагают, что она предупредила Короля, якобы Мадам де Суассон прислушивалась к нашептываниям другого любовника. Такое сообщение должно было показаться немного подозрительным этому Монарху, ему, кто знал, с какой легкостью ему самому удалось добиться любви Олимпии, с каким восторгом она сама обосновалась на развалинах привязанности к Графине. Кардинал отнесся с полным согласием к этой любви, но и с умыслом сделаться мэтром рассудка своей племянницы и обязать ее отдавать ему отчет о малейших помышлениях Его Величества. Потребовалось бы для исполнения его замыслов, чтобы этот Принц был менее привлекателен, или же, чтобы его племянница была менее чувственна. Но так как эта девица, по всей видимости, позаимствовала огонь ни более, ни менее, как у пушечного пороха, она не была больше способна позволить управлять собой кому бы то ни было другому, кроме Его Величества.

Никто и никогда не видел, с тех пор, как этот Министр явился во Францию, каких-либо [103] галантных похождений с его стороны, хотя несколько раз прежде его и обвиняли в недостаточной нечувствительности к прекрасному полу. Соответственно, он не должен был бы стать в этом чересчур ловким знатоком. Однако, несмотря на его весьма скромные познания в любви, он очень скоро распознал, как его племянница хитрила с ним, и ради какого резона; тогда он установил за ней такое славное наблюдение, что она никак не могла делать всего того, чего он и опасался от ее огромного аппетита. Он боялся, если бы такое случилось, как бы он сам не превратился во всеобщее посмешище после того, что он наговорил о девицах Королевы, якобы среди них не было ни одной, у кого не имелось бы ухажера; как бы там ни было, Король не посмел ничего сказать, хотя он и не любил, чтобы ему противоречили; вот так между ними ничего и не произошло помимо принятых форм. Каждый восторгался его сдержанностью, доходившей вплоть до подчинения тому, кто, так сказать, должен был бы ему абсолютно повиноваться, но он был воспитан в столь великом уважении к нему, что скорее приближалось к обязательному почтению сына перед отцом, чем ко всякому другому отношению.