Мемуары мессира д'Артаньяна

/Разгром./ Лас-Флоридес изменился в лице, как только услышал этот выстрел; и увидев, как испуг охватил его уже до такой степени, что он не знал больше, что делал, я спросил его, не содержали ли жители Бордо какого-нибудь Гарнизона поблизости; он мне ответил — нет, а сам спросил меня, что я этим хотел сказать; я отозвался, не желая его обнадеживать, что все это означает не что иное, как то, что его предали; это означает, что он найдет гораздо больше врагов на поле боя, чем предполагал, и это был сигнал, что они подавали одни другим о готовности его побить; но, наконец, поскольку не было никакого средства этого избежать, надо принимать свою участь, как подобает бравым людям. Я бы не сказал ему этого, если бы увидел, что он собирается так и сделать. Я пытался скорее еще увеличить его страх, чем его от него избавить — и вот я увидел, как он, почти не имея сил мне ответить, заколебался и даже начал заикаться, как если бы смерть уже схватила его за ворот. Наконец он вновь обрел дар речи и спросил меня, как же быть в таких грозных обстоятельствах. Я ему ответил, что надо бы сделать остановку и послать разведчиков на Ферму, поскольку мы к ней уже достаточно приблизились, но прежде чем люди, кого он отрядил для этого, успели сделать пятьдесят шагов, как они со всех ног примчались к нему обратно сказать, что оттуда вышло несметное число народа; они не могли бы доложить в точности, сколько их было, но они готовы свалиться ему на голову; так что наиболее надежным и для него, и для них было бы убраться отсюда сей же час, и даже не теряя ни единого момента времени. Я ему сказал, что не следовало им верить, и он скорее должен погибнуть бравым человеком, во всяком случае, если он на это решился; может быть, врагов и не такое огромное количество, как говорят эти люди, они были виновны, что вернулись сюда без его приказа; они могли бы пересчитать противников, если бы там задержались; но раз уж они этого не сделали, мы сами пойдем на разведку, он и я, если он пожелает мне довериться. Но держать перед ним такие речи было все равно, что беседовать с глухим. Он был из тех людей, кто приближается к врагу лишь при благоприятных предзнаменованиях; предосторожность, предпринятая им, маршировать с двенадцатью сотнями человек против двух сотен, была тому добрым примером; итак, сказав мне, что ему гораздо больше по душе довериться своему коню, чем последовать такому опасному совету, он в то же время развернулся, его люди со своей стороны поступили точно так же, и когда я приблизился к нему и сказал, что этот демарш его обесчестит, я в какой-то манере придал ему бодрости. А еще я сказал ему, что, может быть, он успеет добраться до теснины прежде, чем враги овладеют ею. Итак, я его настроил собрать свое войско и не бросать так рано начатую партию.

Вот так мы и направились даже в какого-то сорта порядке ко входу в теснину, причем я прекрасно знал, что она уже должна охраняться; стоило Лас-Флоридесу увидеть врагов, как он мне сказал, что все пропало. Я его было спросил, не хочет ли он предпринять на них атаку, но ответа мне не последовало, он уже сбежал, а так как его конь был еще лучше того, какого он одолжил мне, я вскоре потерял его из виду. Его люди пришли в полный беспорядок, когда увидели себя таким образом брошенными. Я сыграл там фанфарона и сказал им, что нам надо сразиться, поскольку не было для нас никакого другого средства спастись; некоторые мне поверили и, как бешеные, дали себя перебить, другие сложили оружие, тогда как третьи, но в очень малом числе, были довольно счастливы и спаслись. Однако, так как среди этих, беглецов нашлись и такие, что побросали свое оружие, дабы бежать более уверенно, а, главное, побыстрее, я подобрал какое-то ружье и выстрелил из него в свою мантию, какую предварительно пристроил на дереве в тридцати шагах от себя. Ружье оказалось заряжено тремя пулями, и каждая из них проделала в ней дыру; снова напялив сутану на себя, я вернулся в город, необычайно гордый той репутацией, какой я буду пользоваться у этих мятежников из-за того, что подвергался столь великому риску и вышел из него невредимым, если не считать пробитой мантии — никто не видел, что я сделал, я принял к этому все меры предосторожности, а так как я советовал и Лас-Флоридесу, и всем остальным не убегать, я был уверен, что они никогда не поверят, будто эти дыры моих рук дело. Я нашел, что это будет мне полезно для еще большего завоевания их доверия, ведь не найдется теперь ни одного, кто бы не принял меня за отчаянного вояку.