Мемуары мессира д'Артаньяна

Я вскоре осознал ее намерение. Да и нетрудно было его раскрыть, хотя бы по тем льстивым комплиментам, какие она мне расточала. Она говорила мне по десять раз на дню о моем так называемом мужестве и о том, как я лицемерю, чтобы заставить говорить о себе еще больше; она говорила о совершенной бесполезности для меня выказывать столько скромности, поскольку моя мантия достаточно говорила о том, каков я был. Я в конце концов позволил ей говорить все, что угодно, поверив в то, что я выиграю намного больше, соглашаясь с ней во всем, чем сопротивляясь ей, как я делал прежде; я даже был счастлив навести ее на мысли о моем положении, почти открыто дав ей понять, что я вовсе не тот, кем казался; итак, я ей ответил однажды, тогда, как она вновь завела разговор об этого сорта вещах, что она прекратит удивляться, если узнает все, что известно мне. Она не могла понять, что я хотел этим сказать, и так как вполне достаточно обронить хоть одно двусмысленное словечко, чтобы невероятно возбудить любопытство любой Дамы, эта, кто была еще более любознательна, чем другие, не оставляла меня больше в покое, настаивая на объяснении ей этой тайны. Я ей сказал, дабы еще больше ее воспламенить, что это слово сорвалось у меня с языка совершенно случайно, и она не должна придавать ему ни малейшего значения. Я не слишком дурно преуспел в моем намерении; итак, далеко не приняв мой ответ буквально, она столь горячо пожелала вытащить из меня мой секрет, что в конце концов я был вынужден ей сказать, чтобы она запаслась терпением, по крайней мере, до завтрашнего дня. Она с большим трудом на это согласилась, но, наконец осознав, что срок был недолог, заставила меня пообещать вернуться повидать ее в этот день в тот же час. Я оказался еще более ранней пташкой, чем она мне наказала, и застал ее в постели; она сказала мне, едва меня заметив, что я человек слова, и одно удовольствие иметь со мной дело. Я ей ответил, что желал бы всегда поддерживать в ней это доброе мнение, но очень боюсь потерять его тотчас, как только удовлетворю ее любопытство. Потому-то я просто не в силах что-либо ей сказать; таким образом, если она желает узнать мой секрет, ей надо дать себе труд самой прочитать его на бумаге; именно туда я его поместил и был готов отдать его ей тотчас же, как она мне это прикажет. Дама была более любознательна, чем осмотрительна, потому, хотя она, разумеется, подозревала, что я хочу ей вручить всего лишь признание в любви, она мне сказала без всяких церемоний, что примет все, что бы я ей ни представил.

/Загадочный пакет./ Я держал пакет, совершенно готовый ей его вручить или же сунуть его назад в мой карман в зависимости от ответа, какой она мне даст, но, увидев, как она уже протянула руку, чтобы его принять, я все ей отдал, а затем вышел, как ни в чем не бывало. Я подождал, пока она его раскрывала. Она прекрасно видела, что я удалился, и позвала бы меня, если бы пожелала. Но она почувствовала, что я ей преподнес нечто более весомое, чем просто письмо, и не зная, что бы это могло быть, она хотела скорее разобраться в этом, а потом уже думать обо всем остальном. Пакет содержал пятьдесят бумажек, уложенных одна на другую, как если бы я хотел ее хорошенько позабавить до тех пор, пока не уйду. Она сочла, по меньшей мере, что именно это входило в мой намерения, поскольку я вложил туда такое большое количество, что она даже растерялась — сумеет ли она когда-либо с ними покончить. Как бы то ни было, проявив терпение развернуть их все одну за другой и просмотрев, не было ли среди них хотя бы одной, на какой было бы что-нибудь написано, она обнаружила в самом низу коробочку с миниатюрным портретом внутри.