Мемуары мессира д'Артаньяна

/Бемо беспокоится и печалится./ Они совершенно не понравились ему по двум резонам; во-первых, он не должен был иметь никакого надзора над моим пленником, а главное — я привел ему туда малых, будто специально подобранных поближе ласкать Мадам де Бемо, если она соизволит им позволить это делать. Не существовало никакого подбородочника, когда бы даже он был двойным и еще более громадным, чем тот, что она носила, непроницаемого для их неутолимого аппетита. Все это были люди от девятнадцати до двадцати лет, то есть, чудесного возраста для служения Дамам, особенно когда они и не просят ничего иного, как перейти к делу. Хорошо еще, что ему оставили заботу о кухне; сто франков, предоставленные Суперинтенданту на ежедневные расходы, быть может, и утешили бы его за все остальное; но так как это мне надлежало его кормить, от страха, как бы ему не предъявили какой-нибудь иск за скудное питание, Бемо настолько загрустил в течение нескольких дней, что я почти уверился, будто он просто помрет от горя. Между тем, отобранные Комиссары собрались в Арсенале, и всему этому дали наименование Палаты Правосудия. Они были извлечены из множества Трибуналов, одни из одной провинции, другие из другой, как если бы в настоящее время стоял вопрос о суде над человеком, обворовавшим все Королевство, и потребовались люди ото всего Королевства, дабы его осудить.

/Злосчастие финансистов…/ Король придал также власть этой Палате производить процессы над сторонниками, кого пожелали уничтожить из-за негодования населения, которое они жутко грабили, тогда как длилась война; а также они скопили несметные богатства; в том роде, что их расходами они вгоняли в стыд самих Принцев крови. Некоторые из них, предвидя эту бурю, не были столь безумны, чтобы поместить все, чем они владели, в замки, должности или Дворцы в Париже, как поступила большая их часть. Они, напротив, все их достояние вложили в добрые заемные письма; и так как они не были привязаны любовью к вещам, что сковывает обычно все вплоть до свободы человека, они удалились прочь из Королевства. Месье Кольбер начал принимать на себя заботу обо всем в тот же час, как был арестован Месье Фуке, и так как он происходил из довольно доброго семейства Горожан и имел родственников в Магистратуре, он большую их часть выдвинул в новую Палату, какую сам же недавно и сформировал. Он надеялся снискать себе этим честь и заставить их в то же время делать все, что он пожелает; честь в том смысле, в каком она начинает проявляться на мировой сцене; он прекрасно догадывался, что первое, чему найдут возражения в нем, как и на самом деле это не замедлило случиться, будет низменность его происхождения; повиновение в том смысле, что они будут опасаться, если воспротивятся его воле, как бы после их отбора на тот пост, до какого он их возвысил, он бы не спустил их с позором вниз, как недостойных его покровительства.

/… или — как Великий Король оплачивает свои долги./ Те среди сторонников, кто удалились в иноземные страны, оказались самыми мудрыми. Все, что с ними смогли сделать, это совершить над ними процессы заочно. Многие были приговорены к повешению их изображений, что и на самом деле было исполнено. Однако, так как требовали не столько смерти грешника, сколько его денег, удовлетворились наложением подати на тех, кто были до того безумны, что позволили себя взять; но это были такие высокие суммы, что хотя и каждый из них обладал добром на несколько миллионов, а кроме всего прочего они еще ссылались на то, что им были должны невероятные суммы от имени Его Величества, им намного недоставало средств для уплаты их подати. Такой-то был обложен податью в девять миллионов, другие — в восемь, еще другие — в семь, а те, у кого требовали всего лишь две или три сотни тысяч экю, рассматривались Палатой, как предметы, недостойные ее гнева. Многие так и сгнили в тюрьме из-за невозможности заплатить их подать или, может быть, из-за отсутствия на это их доброй воли.

Король вот так одним ударом расплатился со всеми своими долгами; такому примеру дворянство, истощенное войной, очень бы хотело суметь последовать; но как раз это-то и было тем более запрещено, что начало великого могущества Короля означало уменьшение их собственного. Месье ле Телье с большим сожалением наблюдал за возвышением Месье Кольбера, кому Король отдал, но под другим титулом, не как Суперинтенданту, должность, какой обладал Месье Фуке. Он был сделан Генеральным Контролером Финансов, заверив Короля, что Его Величество сам будет своим собственным Суперинтендантом. Его Величество любил его умеренность, тогда как, во всяком случае, у него одного было больше могущества, чем могла бы иметь дюжина Суперинтендантов вместе взятая.