Мемуары мессира д'Артаньяна

/Мушкетер — не стражник./ Это, как я полагаю, была шутка, какую его Министры хотели сыграть с этой Ротой, поскольку они видели, как Его Величество продолжал привязываться к ней. Я написал об этом Месье де Неверу, дабы он принял заблаговременные меры подле Его Величества, если же они уже поговорили с ним об этом, пусть он разрушит все, что они сделали. Я бы не обратился к нему, если бы мог действовать сам, но я был по-прежнему прикован к Месье Фуке, в том роде, что я не был хозяином собственного времени. Месье де Невер не придал большого значения моей мольбе, если, тем не менее, это должно называться так, а ведь он был заинтересован в этом ничуть не меньше, чем я, если не сказать, гораздо больше, поскольку он был Главнокомандующим, а я являлся таковым разве что после него. Как бы там ни было, когда он пренебрег этим делом до такой степени, что не пожелал замолвить ни единого словечка Королю, я поговорил с ним об этом сам несколько дней спустя, когда Король вызвал меня спросить, правда ли, что Месье Фуке был болен, потому как тот не смог предстать перед Палатой Правосудия в последний раз, когда она собралась в Арсенале. Едва я отдал ему полный отчет, как воспользовался благоприятным случаем и поговорил с ним о нашем деле. Король мне ответил, что он не знает, кто подал мне этот рапорт, но он может меня заверить, что этот кто-то был весьма дурно осведомлен; он никогда не думал делать из своей Роты какую-нибудь Роту стражников, дабы снабжать палача дичью, он придавал ей слишком большое значение и не станет употреблять ее на ежедневные заботы, так что мне надо привести мою душу в спокойствие по этому поводу. Я воздал ему благодарность за справедливость, какую он к нам в этом проявил, и, возвратившись оттуда весьма довольный, узнал несколькими днями позже, что те, кто были назначены в состав этой Палаты, отбыли в Овернь. Именно там они должны были проводить их заседание, и, остановившись в Клермоне, они наполнили страхом и ужасом тех, кто прекрасно умел пользоваться своей властью и угнетать бедного и униженного. Самые мудрые, за кем водились грязные делишки, сбежали, не ожидая надвинувшейся на них грозы. Они поступили не слишком глупо, потому как имелся приказ осуществлять над ними примерное правосудие. Некоторые другие, положившиеся на их родственников или друзей, уверившиеся было выпутаться из дела, благодаря их влиянию, оказались пойманными в ловушку. Кое-кто из них был предан смерти, причем Судьи, а еще менее Король не позволили себе поддаться жалости. Не то чтобы он любил кровь, напротив, никогда Принц не проливал ее меньше, хотя вот уже около тридцати лет, как он на Троне; но он поверил в свою обязанность дать такой пример ради безопасности тех, кто во всякий день могли быть угнетены, как это и случилось с другими; да и его Министры внушали ему, если он потерпит, чтобы другие объявляли себя мэтрами в его Королевстве, не надо было и рассчитывать когда-либо увидеть его могущество возведенным на такую ступень, где оно и должно было находиться, дабы он стал поистине Королем. А к этому Король был необычайно ревностен, на что имел полное право, так что ему и не потребовалось большего, дабы сделать его непреклонным по отношению ко всем тем, кто пожелал было поговорить с ним в пользу приговоренных.

Однако, так как у высокородных людей нет больших врагов, чем те, что из народа, им довелось многое претерпеть в этих обстоятельствах, потому как при малейшем их поступке их собственные крестьяне имели наглость грозить им, что пойдут доносить на них Интенданту. Министры не особенно заботились унимать эти беспорядки, потому как в их интересах было унизить Вельмож, дабы сделать их более податливыми своей воле. Не то чтобы в сущности не было справедливости в наказании нескольких Вельмож, возомнивших себя маленькими тиранами в их Провинциях; но так как преступление одних не делало преступниками и других, и, тем не менее, служило предлогом ставить всех на одну доску, было легко заметить, что не только рвение правосудия полностью здесь действовало, но привносилось сюда совсем немало политики.

Король, однако, сказать по правде, начинал уже среди прекрасной амбиции показывать, что он любил правоту, точно так же, как это мог делать Король, его отец, кому это доставило прозвание Справедливого. Он выслушивал всех тех, кто являлись жаловаться ему, и воздавал им по справедливости сей же час, или же это было не в его власти. Между тем, если он откладывал на несколько дней их удовлетворение, то вовсе не потому, что дело требовало прояснения, и будто бы он ничего не желал решать без полного его изучения. Это удержало в исполнении долга нескольких Вельмож, кто не всегда повиновались в отношении к их подчиненным. Они сделались маленькими Государями или в их Наместничествах, или на их землях; но теперь им приходилось петь на другой лад, потому как Король был не в настроении это терпеть.