Мемуары мессира д'Артаньяна

/Интриги Герцога де Лорена./ Это событие привело в замешательство Голландцев, точно так же, как и Испанцев. Оно смутило еще и многих других, таких, как Герцог де Лорен, кто увидел себя тогда окруженным со всех сторон, в том роде, что он гораздо больше походил на пленника, чем на Суверена. Он по-прежнему оставался таким, каким и был всю свою жизнь, а так как он обладал беспокойным воображением, он только и думал, как бы натравить врагов на Короля. Он попытался, с самого начала этой войны, не давать никаких войск Его Величеству, каких он от него требовал; но, принужденный к этому помимо собственной воли, он и на этом еще не успокоился, и постарался побудить Императора заявить себя против него. Король прекрасно обо всем знал, но ничем ему этого не показывал; потому как он был уверен, что заставит его раскаяться, когда это ему заблагорассудится. Он уже стал мэтром части его Владений. Остальное было совершенно открыто, и пойти туда и все забрать было так же просто, как и то, что было сделано теперь в Конте. Существовала даже такая разница, что здесь не надо было давать никаких денег, дабы сделаться тут мэтром; тогда как там потребовалось отдавать их другому или, по крайней мере, пообещать.

Итак, Король пользовался скрытностью, потому как не желал, чтобы Император, если он лишит Герцога его Владений, мог бы воспользоваться этим предлогом и объявить себя против него, еще увеличив партию его врагов и завистников. Ван Бенинг не встревожился, однако, так, как другие, взятием Конте, хотя Король засвидетельствовал, что потребуется ему ее оставить вместе с другими его завоеваниями, если Испанцы захотят заключить мир. Он сообщил своим мэтрам, что он воспротивится по этому поводу, как следует; Его Величество не выдержит своего характера, и все, чего им следует опасаться, так это, как бы Король Англии не изменил их договору. Испанцы весьма этого боялись, потому как им казалось, что он проявлял слишком много любезности ко всем чувствам Его Величества. Итак, сделав намного большее усилие, дабы подкупить его Парламент, нежели его самого, они начали устраивать столько заговоров в этом Корпусе, что, можно было сказать, они пожелали его рассорить с Королем Англии. Такое поведение настолько не понравилось этому Принцу, что если бы он мог уничтожить их после этого, он бы сделал это от всего своего сердца. Но так как он был чрезвычайно тонким политиком, хотя и не считался таковым в сознании всего света, он никому и ничего не показал, хотя им этого еще и не простил.

То, что случилось в отношении Конте, вогнало Голландцев в страх, как бы Король не сделал вот так еще какого-нибудь непредвиденного завоевания; они потребовали установления короткого перемирия между партиями. Они были совершенно уверены, что Испанцы охотно дадут на это их согласие; но они не могли рассчитывать на то же самое со стороны Его Величества, и они попросили Короля Англии присоединиться к ним, дабы его добиться. Его Величество Британское, кто не хотел подогревать недовольство своих народов, в чьи намерения входило заставить Короля заключить мир на условиях, угодных его врагам, или, по меньшей мере, объявить ему войну, дал знать об этом Его Величеству, как о деле, почти необходимом для него, дабы помешать продолжению интриг кое-кого из дурно настроенных его подданных. Король не пожелал ему в этом отказать, но при условии, что перемирие коснется исключительно осад, поскольку он хотел еще прокормить его армии за счет своих врагов, хотя те, однако, находились уже в довольно бедственном положении. В самом деле, кроме войны, опустошавшей Фландрию, там появилась еще и чума. Она даже настолько свирепствовала там, что этой стране недоставало только голода, чтобы иметь разом все три бедствия, из каких Бог дал выбрать Давиду одно в наказание за его грех.

/Новая кампания./ В этом году мы рано пустились в кампанию, дабы по-прежнему разорять вражескую страну. С апреля-месяца образовали два лагеря, продвигаясь все дальше в сторону Брюсселя. Один был под командой Ла Фейада и Маркиза де Коалена, другой — Герцога де Рокелора. Ла Фейад и Коален столь отличались один от другого, что я не знаю, как их выбрали для совместного командования. Один был воплощенной вежливостью, другой был груб до такой степени, что не имел себе подобного. Однако, так как одно из этих качеств нравится обычно больше, чем другое, Ла Фейад, кто был грубияном, имел, пожалуй, столько же приверженцев, сколько и Коален, кто был вежлив. Причина этого была та, что он распространял свою вежливость безразлично на всех на свете, в том роде, что оказывал ее ничуть не больше к высокородному человеку, чем к поваренку.