Мемуары наполеоновского гренадера

Я бросился к русскому офицеру, который успел выбраться из-под лошади и пытался спастись, перескочив через забор, но какой-то русский солдат, оказавшийся на моем пути, остановился и выстрелил в меня, но его ружье дало осечку, в противном случае мне был бы конец. Однако, мой противник, вообразив, что я тяжело ранен, спокойно перезаряжал своё ружье. Адъютант – майор Рустан бросился ко мне и, схватив меня за руку, сказал:

– Мой бедный Бургонь, вы ранены?

– Нет, – отвечал я.

– Тогда, – сказал он, – не промахнитесь!

Я думал так же и, не дав русскому времени снова зарядить ружье, я выстрелил в него. Смертельно раненый, он упал не сразу, он пошатнулся, глядя на меня, и тогда уже рухнул на лошадь офицера, лежавшую у самого забора. Адъютант – майор добил его саблей. Между тем я вернулся к полковнику, который так изнемог от усталости, что был не в силах командовать. Возле него оставался только один сапёр. Адъютант – майор пришёл с окровавленной саблей, сообщив, что был вынужден расчищать себе дорогу саблей, и был ранен штыком в бедро. В эту минуту сапёру, поддерживавшему полковника, пуля попала в грудь. Полковник спросил его:

– Сапёр, вы ранены?

– Да, сир, – отвечал тот, взял руку полковника и показал ему рану, вложив его палец в отверстие от пули.

– В таком случае уходите.

Но сапёр возразил, что у него ещё остались силы, чтобы поддержать его, или умереть вместе с ним, если понадобится.

– И в самом деле, – заметил адъютант, – куда ему идти, когда враг кругом? Мы не знаем, где мы, придётся ждать рассвета, продолжая сражаться.

Мы действительно потеряли всякое представление о местности, ослеплённые ярким светом пожаров.

Через пять минут после того, как ранило сапёра, заблокированные в усадьбе русские, видя, что им угрожает опасность сгореть живьём, решили сдаться. Один раненый унтер-офицер под градом пуль явился к нам с предложением о сдаче. Тогда адъютант – майор послал меня с приказанием прекратить огонь.

– Прекратить огонь? – переспросил один из наших раненых, – пусть кто хочет, прекращает, а поскольку я ранен и, вероятно, скоро умру, то не перестану стрелять, пока у меня есть патроны!

И он продолжал стрелять, сидя в снегу, окрашенном его кровью, да ещё просил патронов у своих товарищей.

Адъютант – майор, видя, что его приказание не исполняется, подошёл сам, с личным приказом полковника. Но наши солдаты ничего не желали слушать и продолжали стрелять. Русские, потеряв надежду на спасение и, вероятно, не имея патронов, пытались группами выйти из дома, где они засели и где их уже начало припекать, но наши солдаты гнали их обратно. Чуть позже русские сделали новую попытку, но едва успели несколько человек выскочить во двор, как всё здание рухнуло, и в нём погибло более сорока человек. Впрочем, тех, что успели выскочить, постигла та же участь.

После этого эпизода мы подобрали своих раненых и сомкнулись вокруг полковника, с оружием наготове. Всё время вокруг нас слышались ружейные выстрелы, крики раненых, стоны умирающих. Нет ничего страшнее ночного боя, когда часто случаются роковые ошибки.

Так прошла ночь. Когда рассвело, мы смогли осмотреться и увидеть итоги сражения – всё окружающее пространство было усеяно убитыми и ранеными. Я нашёл и того солдата, который чуть не убил меня: он ещё не умер. Я уложил его подальше от белой лошади русского офицера. Все дома деревни, где мы находились (Кутьково на Мерее[44]), а также русский лагерь, были заполнены обгоревшими трупами. У нашего батальонного командира, Жиле, пулей раздробило бедро, и он умер от раны несколько дней спустя. Стрелки и вольтижёры понесли ещё большие, чем мы, потери.

Утром я встретил капитана Дебонне, своего земляка, командира роты. Он пришёл узнать, все ли со мной в порядке, и рассказать, что он лишился целой трети своей роты, а ещё су-лейтенанта и сержанта-майора.

После этого кровопролитного боя русские отступили, но не очень далеко, и мы остались на поле сражения весь день и всю ночь с 16-го на 17-е ноября, находясь постоянно настороже. Возможности отдохнуть, или хотя бы погреться, у нас не было.

В ту минуту, когда все мы, унтер-офицеры, собравшись вместе, беседовали о наших бедствиях и обсуждали ночное сражение, подошёл адъютант – майор Делэтр, человек самый злой и жестокий, какого мне случалось встречать на свете, любитель причинять зло ради удовольствия. Он вмешался в разговор – и, странное дело, стал выражать сожаление по поводу трагической смерти Белока.

– Бедный Белок, – говорил он, – я очень сожалею, что так плохо относился к нему!

Вдруг чей-то голос (совершенно мне незнакомый), произнёс:

– Он скоро умрёт!

Эти слова слышали и другие. Делэтр, казалось, искренне раскаивался во всём том зле, которое когда-либо причинил своим подчинённым, в особенности нам, унтер-офицерам. Думаю, не было ни единого человека в полку, который не желал бы его смерти. За глаза мы называли его «Жестокий Пьер».