Мемуары. Переписка. Эссе

Дезик вышел из купе первым. В руке у него был увесистый портфель. Зачем я так поздно пробежала взглядом путь его следования? Зачем не сделала этого раньше? Какой-то осел поставил на коридорный выступ хрустальный стакан в подстаканнике. Примерно на уровне лодыжки. Мой спутник без промаха долбанул его своим портфелем. Зазвенели осколки…

Штраф платить было не из чего! На цыпочках, крадучись, он, а я за ним, выбрались из вагона и, как пишут денежные авторы, смешались с пестрой московской толпой.

— На счастье, Давид Самойлович?

— На счастье!..

…Составляя с Татьяной Бек московский «День поэзии 1989», я позвонила Самойлову, попросила стихи для сборника. Он как раз приехал в Москву из Пярну. Тот же (да не тот!) омывающий далекими волнами голос, знакомая, заинтересованно небрежная интонация: как дела? что пишете? что-нибудь выходит?..

Стихи для «Дня поэзии» пообещал, но не дал. Спешил домой, в Эстонию. По счастью, у Владимира Корнилова, одного из членов нашей редколлегии, нашлось старое стихотворение Самойлова. Посвященное Анатолию Якобсону. Писал он его в конце 70-х без всякой надежды на публикацию. Тут все выламывалось из рамок: адресат — участник правозащитного движения, был изгнан из школы, где проработал десять лет[200], эмигрировал в Израиль, работал в Иерусалимском университете и… повесился.

Господи, как все страшно сошлось: наш семинар, надежды, споры, поэзия, любовь. И жизнь. И Родина. И гибель…

Своей нечесаной башкой,
В шапчонке чисто бунтовской,
Он вламывался со строкой
Заместо клича.
В застолье. И с налету — в спор,
И доводам наперекор,
Напропалую пер, в прибор
Окурки тыча.
…Он создан был не восставать.
Он был назначен воздавать,
Он был назначен целовать
Плечо пророка.
Меньшой при снятии с креста,
Он должен был разжать уста,
Чтоб явной стала простота
Сего урока…

Давид Самойлов уже не увидел этой красивой, с портретом старой Ахматовой на обложке, книги, где было напечатано его «непубликабельное» «Прощание»[201].

Но им и с нами простился.

«Часто пролетал печальный ангел…» Фронтовая переписка Д. Самойлова и С. Наровчатова

Письма С. Наровчатова Д. Самойлову в Пярну

ФРОНТОВАЯ ПЕРЕПИСКА

Мне лишь во время войны приходилось часто писать письма, но больше неформального характера: родителям, что жив и здоров. А друзья сами были на фронте, писали кратко и редко. Лучше и подробнее других писал Наровчатов — он не отвык писать, работал в газете.

Д. Самойлов Л. Чуковской

Май 1978

№ 1. С. Наровчатов — Д. Cамойлову

04. VII.43

Дезька, родной мой!

Расцеловываю тебя с первых строк — я получил твое письмо. Эти два года были проверкой. Каждый должен был жить и мыслить на свой риск и страх — до этого мы иногда додумывали друг за друга. Из круглосуточного стихового марева в самую гущу событий. Здесь был риск скатиться к реализму побитой морды — худшему из реализмов. Этого не случилось — значит, мы поэты и человеки, а не окололитературные мальчики, занимавшиеся разговорами о лит[ерату]ре, за неимением другой темы для беседы. Ты больше, чем друг и спутник, — ты часть меня, как я часть тебя. Сегодня я по-настоящему счастлив и светел (без сантиментов) — хорошо ощущать, что мы думаем и идем в одно. И —

«Сколько знамен
Мы, брат, с тобой еще разовьем!» —

как писал когда-то наш мэтр[202].