Мемуары придворного карлика, гностика по убеждению

– В пизду твои эксперименты! – закричал я на него, уже разозлившись. – Я не какое-нибудь там гигантское глазное яблоко, которое можно прокипятить и превратить в желе!

Леонардо откинулся на спинку стула, руками показывая, чтобы я успокоился.

– Я думал, ты будешь рад, – сказал он. – А тебе это явно не понравилось.

– Не понравилось.

– Это предложение я все равно сделал лишь honoris causa. Я, как ученый, имею и другие способы обеспечивать себя образцами.

– Я не образец, маэстро Леонардо.

– А мог бы им стать – и прекрасным. Какое тебе дело, что случится с твоим телом после смерти?

– Я бы предпочел, – сказал я как можно мягче, – спокойно лежать в земле, а не кипятиться в вашем котле.

– Как хочешь, Пеппе. Но ты меня р'зочаровал.

– Сожалею, если это так.

Он вдруг снова запылал жаром, словно вложил все силы в последнюю попытку меня убедить.

– Ну, а нельзя мне будет получить хотя бы самые уродливые части? Подумай только, Пеппе. подумай только, какие чудеса могут быть открыты!

– Нет. Нет, нет и нет. Кроме того, вы же сами видите, что я весь уродлив.

– А, ну да. Хочешь еще ликера?

– Не думаю, Маэстро. Мне надо возвращаться. Его Высокопреосвященство ждет меня, чтобы я ему сегодня читал.

Леонардо отвернулся, взял серебряное блюдце и стал осторожно нюхать содержимое. Он даже не счел нужным попрощаться со мной. Я не мог понять, если быть до конца откровенным, как человек, который способен создавать тонкие, законченные и воистину великие произведения искусства, мог посвящать столько энергии и страсти тому, чтобы резать глазные яблоки и упрашивать людей подарить ему свои тела. Как бы то ни было, я могу с радостью сообщить, что эта моя встреча с Леонардо да Винчи была не только первой, но и последней. Вскоре он поехал в Париж, собирая наверняка по пути самые разные «'кземпляры».

Тем временем положение во Флоренции оставалось неспокойным, даже после возвращения семьи Медичи. Постоянно рождались слухи, что то одни, то другие группировки недовольных граждан затевали мятеж с целью выслать Медичи вторично. Вообще-то Его Высокопреосвященство и Джулиано де Медичи полностью контролировали Синьорию, но времена Лоренцо Великолепного уже давно прошли, и вместе с ними прошел и пыл низкопоклонства; теперь их сдержанно терпели, и от этого иногда было неуютно. Его Высокопреосвященство однажды заметил мне, что здесь живешь словно в городе, полном призраков.

Наконец до нас дошли сведения о заговоре с целью свергнуть Джулиано и Джованни. Без сомнения, этот заговор был связан с тем, что Венецианская республика дала им обоим статус венецианских патрициев. Его Высокопреосвященство был в бешенстве.

– Я этого не вынесу, Пеппе! Только не снова!

– Успокойтесь, Ваше Высокопреосвященство, – посоветовал я, но он все бегал по дворцу, ища, где бы спрятаться, и жалко скулил. Мне это напомнило о Клавдии Цезаре, который, услышав о том, что его жена Мессалина сговорилась со своим любовником свергнуть его, стал метаться по императорскому дворцу и кричать: «Император я еще или уже нет?» Конечно же, он еще был императором, и Джованни де Медичи все еще был кардиналом. Я считал, что такое поведение несколько ниже его достоинства.

– Это ужасное напряжение, – заметил он мне, после того как потенциальный заговор затух, а нескольким участникам были публично вспороты животы.

– Что «это», Ваше Высокопреосвященство?

– Когда все время не знаешь.

– Что все время не знаешь?

– Ну… я имею в виду… есть ли у меня еще власть.

– У рода Медичи всегда будет власть, – сказал я.

– О, Пеппе, ты правда так думаешь?

– Власть того или иного рода. Я связал свою судьбу с шариками Медичи…

– Не понял?

– Я всего лишь имею в виду знак на вашем гербе, Ваше Высокопреосвященство.

– А-а.

– Что бы ни произошло, моя жизнь тесно сплетена с вашей, и это Вашему Высокопреосвященству прекрасно известно.

В тот момент я действительно понял, что Джованни де Медичи стал самым важным человеком в моей жизни: жирный, толстый, капризный, с язвами, ребячески трогательный, смешной и воистину восхитительный, он стал для меня магнитом.

Наконец случилось еще одно потрясение.

Джованни выходил из спальни, еще не совсем проснувшись от затянувшейся сиесты, как вдруг появился посыльный.

– Что такое? – закричал Джованни. – Что, город захвачен? Боже, что я теперь скажу Юлию? Подождите, подождите… я захвачу свои драгоценности…

Он кинулся назад в спальню и вскоре вышел, ковыляя с полными горстями блестящих побрякушек: цепочек, подвесок, серег, драгоценных камней, ограненных и не ограненных, золотых монет и колец. Он всюду рассеивал кольца, словно ангел звездную пыль.

– А как же мои драгоценности? – воскликнул я. – Ваше Высокопреосвященство, прошу вас…

Такую картину явно не следовало видеть посыльному.

– Мне же надо что-нибудь взять, Боже мой? Как же я проживу?

– Вы в полной безопасности, Ваше Высокопреосвященство.

– Ты хочешь сказать, что город не взят? Тогда что? Да в чем же тогда дело, скажи, ради Христа?

– Его Святейшество Папа Юлий скончался. Миг наступившего молчания поглотил в себе вечность.

Наконец Джованни де Медичи прошептал:

– Что?