«Мемуары шулера» и другое

Хотя, что говорить, старость, конечно, не радость — пока стареешь. Это вроде какого-то неизлечимого недуга — что ни день всё хуже и хуже. Каждое утро ощущать себя менее молодым, чем накануне. Господи, когда у вас вылезают седые волосы, это не так уж печально, ведь в сущности, согласитесь, вам не так уж хотелось видеть их седыми... А вот терять волоски белокурые или каштановые, которые ещё толком и пожить-то на голове не успели — несправедливо и даже жестоко, ведь что ни говори, это какая-то часть вас самих умирает, подчиняясь неумолимому велению возраста.

Всякие руины и развалины — зрелище восхитительное. И всё же мне не хотелось бы стать очевидцем, как на моих глазах рассыпается в прах древний Форум.

Хорошо бы придумать такой способ, чтобы за какие-нибудь пять минут переходить от зрелости к старости. Вроде какой-нибудь операции, что ли... Вот на что стоило бы направить все усилия эстетической хирургии. Уверен, на этом поприще она принесла бы человечеству куда больше пользы. Представьте, вас усыпляют молодым — нет, конечно, не совсем уж прямо первой молодости, но всё же в полном расцвете сил — а будят, голова вся седая, на шее галстук ордена Почётного легиона, всеми уважаемый, респектабельный дальше некуда, и главное, избавленный от прискорбных огорчений медленного старения.

Помнится, как-то раз, когда я показывал Антуану Бурделю свой недавно законченный бюст, который находил весьма посредственным, тот заметил:

— Не судите слишком строго, а главное, не будьте несправедливы. Скульптор тут не виноват.

Потом, окинув меня внимательным взором, добавил:

— Рановато. Не время ещё лепить вам бюст. Погодите ещё годков пятнадцать.

С тех пор прошло пятнадцать лет.

Бурдель оказался прав. Чтобы быть похожим, надо сперва походить на самого себя. Я не был похож на себя, когда мне было тридцать. Это как одежда, либо она тебе к лицу, либо нет — а мне в ту пору моё лицо просто было ещё не совсем к лицу.

Нельзя присваивать себе право выглядеть на все возрасты — это было бы слишком уж прекрасно!

Мужчина может быть двадцатилетним, либо тридцатипятилетним, или пятидесятилетним, или, скажем, шестидесятилетним. Что касается меня, то я ощущаю себя мужчиной пятидесятилетним. Стало быть, настал час написать мой портрет. А поскольку никто вас так не обслужит, как вы сами, то позвольте мне набросать его парой-тройкой штрихов.

Кстати, помнится, я всегда мечтал быть пятидесятилетним.

Вроде бы, добился своего?

Да — на год!

С. Г.

Почему я появился на свет

Портрет отца

Одно событие

Я родился 21 февраля 1885 года.

Вряд ли в этом есть что-нибудь, способное умилить моего читателя, но согласитесь, для меня это всё-таки событие.

Когда я появился на свет, то был ужасно красный. Родители с ужасом окинули меня взором, потом печально поглядели друг на друга, и отец сказал матери:

― Да, это настоящий уродец, но ничего не поделаешь, придётся любить его таким.

И всё же следует пояснить, почему я появился на свет.

Рене де Пон-Жест, бывший морской офицер, романист, хроникёр, светский лев, острослов, мастер на шутку, дамский угодник и азартный игрок — короче, исчезнувший ныне тип парижанина в белых гетрах и клетчатых панталонах — давал четырежды в год в своём доме на улице Кондорсе костюмированные балы. Там собирался весь парижский бомонд. На этих вечеpax поёт Кристина Нильсон, ворожит Сара Бернар, играет на фортепьяно Серпетт, читает стихи Муне-Сюлли, а Коклен-младший произносил свои первые монологи.

В один из вечеров Муне-Сюлли вздумалось сделать сюрприз. И он приводит с собой одного молодого отпускника с военной службы, которого поначалу никто не узнал, но который буквально покорил присутствующих, прочитав «Смерть волка».

— Кто этот удивительный юноша?

— Да это же Гитри... тот самый, что сыграл «Сына Коралии».

— А ведь и правда он!

Его принимают, его с радостью привечают, оставляют ужинать — и берут с него слово, что он вернётся в дом, как только ему снова дадут увольнительную. Он обещает — даже поклясться готов!

Он вернулся в январе, снова появился в феврале — однако когда попросил увольнительную в четвёртый раз, ему отказали. Тогда он удрал без разрешения.

Проступок был нешуточный. Но тут лично вмешался сам Рене де Пон-Жест. Он суетится, хлопочет изо всех сил. Луиза Аббема лично знает генерала, Сара Бернар накоротке с министром, и в конце концов всё улаживается ко всеобщему удовольствию.

Но чтобы удирать без увольнительной, рискуя оказаться за решёткой, надобна веская причина. И всем близким друзьям эта причина отнюдь не была секретом — разумеется, кроме самого господина де Пон-Жеста, ибо причиной была его собственная дочь. Ей двадцать. Она само очарование, и они обожают друг друга. По окончании военной службы он просит её руки. Категорический отказ, трижды кряду. Господин де Пон-Жест не желает, чтобы дочь его вышла замуж за какого-то комедианта — да, он не хочет, и всё же, вопреки его воле, в среду, 10 июня 1882 года, мой отец и моя мать сочетаются законным браком в церкви Святого Мартина, в Лондоне.