Они пробирались мимо тазов и керосинок ее коммунальной квартиры и наконец попали в комнату метров сорок — сорок пять. От огней уличного фонаря в комнате было почти светло. Он хотел было Гору обнять, но тут увидел, что на кровати, в дальнем от входа углу, кто-то лежал. Гора повлекла его в другой угол, где за шифоньером и легонькой занавесочкой стоял ее диванчик, но здесь Евгений Тарасович почему-то растерялся, стоял как соляной столп, боялся присесть, прикоснуться к Горе. И тогда она сама взяла его руку и положила себе на грудь под кофточку: «Ты не бойся, Женечка, у окна бабушка спит, она не услышит».
Молодость, молодость, жизнь, куда вы улетели? Были желания, мечты. Они с Горой думали, что не так будут проводить свою старость. А как? И жизнь как маленький праздник? И старость? Он же, Евгений Тарасович, знает, что из театра никто, кто нужен театру и кто может работать, не уходит. До последнего вдоха играют! А он, оказалось, тридцать лет был не нужен театру. А Великий будет нужен даже тогда, когда не сможет ходить и будет выезжать на сцену в каталке на колесиках. И тогда его будут возить на этой каталке на радио и на телевидение. Он по-прежнему там будет нужен.
Наверно так ожесточенно копает землю Гора тоже потому, что знает: и из их конторы до глубокой старости не уходят те, кто может, кто умеет. А какие, в сущности, были мечты?
К их, Гортензии Степановны и Евгения Тарасовича, удивлению, скромненькие дачные шесть соток дали большой урожай. Недаром они как проклятые копались в земле и навозе всю весну и все лето. Недаром Гортензия Степановна в припадке ожесточенной скупости в последний момент, когда все грядки уже были посажены и посеяны, то в один угол на свободный клочок земли сунет зернышко тыквы, то в другой бросит щепотку легких, как парашютики одуванчика, семян петрушки. И все это взошло, вызрело, оказалось ухоженным. Здесь наука. Не проклятая, легкомысленная интуиция, не искусство, а точный книжный расчет, и поэтому репка выросла такой, что, кроме дедки с бабкой, чтобы тащить ее, нужно было звать еще и мышку. Тыкву приходилось везти на тачке, помидоры оказались как с рекламы, огурцы будто настоящие, подлинные, фирменные нежинские и даже небольшой участок картофеля — картофельное поле, как шутила Гортензия Степановна, — дал урожай на уровне белорусских рекордов. Ни у кого в округе не было таких овощей и фруктов. Сад и огород оказались лучшими, показательными в целом поселке, и поэтому еще не наступила осень, как к их калитке потянулись соседи за консультациями. Гортензия Степановна стала самым популярным в поселке человеком.
Восхищение ее селянскими талантами после того признания, которое ей давало телевидение — ведь буквально полгорода знало комментаторшу в лицо, — Гортензия Степановна восприняла радостно и трепетно и, несмотря на то что не любила на даче непроизводительной траты времени, всяких умных разговоров, болтовни и бесцельных сидений, с видимым удовольствием показывала соседкам огород, рассказывала о своей технологии и методике огородничества, доставала «выставочные» экземпляры помидоров, репы, яблок. «Здесь, наверно, как в рулетку, — поделился с Гортензией Степановной своим вычитанным в книжке наблюдением Евгений Тарасович, — выигрывают те, кто играет впервые. Новичкам везет». Огорчило супругов только одно соображение дальней соседки, пришедшей с одиночной экскурсией. Она внимательно и дотошно осмотрела сад и огород, выращенные и частично уже законсервированные дары земли, сказала! «Все у вас, дорогие соседи, очень хорошо, но одного не хватает — цветов! Без них участок ненарядный». А ведь верно, цветов не хватало, цветы в этот первый суматошный год на пенсии забыли посадить!