Мемуары учёной дамы

На другой день я вышла из гостиницы, чтобы оглядеться и предстать перед руководством института. Здесь все было рядом, что называется рукой подать: обком партии, научно-исследовательский институт языка и литературы, кинотеатр, одноэтажный универмаг, где продавали все — от ковров до хомутов. Я пересекла деревянный мост через Улалу и оказалась в пединституте. Меня здесь ждали, и даже с нетерпением. Я должна была принять часть курсов уезжающего из Горно-Алтайска завкафедрой Юрия Борисовича Егермана, и первая встреча с ним повергла меня в профессиональный трепет. Мы поднимались по лестнице, шли по коридору, и он едва успевал отвечать на приветствия: студенты охотно здоровались с ним, обгонявшие нас оборачивались, чтобы сказать ему: «Здравствуйте!» Не требовалось особой наблюдательности, чтобы понять: его здесь любят, к расставанию с ним неравнодушны. И я должна заменить им его?! Вспомнилось то чувство досады, которое возникало при известии о том, что вместо И. И. Ермакова читать лекцию (всего одну!) будет его аспирант, а С. А. Орлова заменит Вайншток. Тут же с моим появлением произойдет полная смена декораций — есть отчего прийти в волнение. Сама жизнь ставит меня в соревновательные условия.

До какой степени напугал меня бытовой фон горно-алтайской действительности, а я предвидела, что главные страхи еще впереди, в той же степени неожиданно более чем благоприятным оказалось впечатление от преподавательского состава кафедры литературы да и от факультета в целом. Многие находились в летнем отпуске, так что знакомство происходило по мере возвращения людей на работу, пока же кафедра удивила преобладанием в ее составе мужчин; кроме Егермана я сразу познакомилась с зарубежником Борисом Александровичем Гиленсоном, выпускником МГУ, Михаилом Дмитриевичем Бочаровым, ведшим советскую литературу. Первый выглядел по-студенчески молодо, но держался неприступно и независимо; второй смотрелся вальяжно, барственно, но с первого момента знакомства проявил склонность к общению. Как я поняла позднее, текучесть кадров здесь была опасно высокой, большая часть преподавателей жила надеждой уехать после защиты кандидатских диссертаций.

Слой национальной интеллигенции был еще тонок, пожалуй, именно в 50-х годах и был заложен фундамент ее развития в последующие десятилетия. Директором института в момент, когда я приехала, был Барий Ганиевич Хаметов, научно-учебной частью заведовала Т. М. Тощакова. Сестры Тощаковы — Таисия Макаровна и Екатерина Макаровна — воспринимались как знаковые фигуры национальной культуры Горного Алтая, обе они занимались проблемами его истории и этнографии, и ими гордились, как первыми кандидатами наук. Они и внешне достойно представляли свой народ — высокие, стройные, с выраженными национальными чертами женской красоты. Позднее судьба свела меня с Екатериной Макаровной в Академгородке: разными путями мы обе оказались в составе научного коллектива Института истории, философии и филологии СО АН под руководством академика А. П. Окладникова и общая память о Горном Алтае сблизила нас.

На кафедре историко-филологического факультета работали С. С. Каташ, Е. С. Зарибко, Н. Н. Суразакова — приятные в человеческом и профессиональном отношении люди. Я проработала бок о бок с ними многие годы и испытывала в основном их искреннюю благорасположенность. Они были органично вписаны в свою национальную среду, здесь были их семейные корни, многочисленные родственники и друзья, устойчивый быт. Вокруг таких же, как я или Б. Гиленсон, прибывших сюда по общественному долгу, невольно складывалась какая-то специфическая атмосфера — от праздного любопытства до искреннего интереса, от дружески-покровительственных до ревниво-конкурентных отношений. В моем случае положение осложнялось еще и тем, что, в отличие от Б. Гиленсона, я была особой женского рода и очень опасного в некотором смысле возраста: мне едва исполнилось 25 лет.