Мемуары учёной дамы

Еще помню студентку с нашего факультета по имени Сашенька. Почему так ласкательно называли эту крупную, очень русского типа, с гладко причесанной головой и большими серыми глазами девицу, не знаю. Ее присутствие в роли очередной влюбленной в моего мужа я обнаружила косвенным образом. Вернувшись в Горно-Алтайск после рождения дочери, я подивилась редкой ухоженности нашей квартиры, к чему тщетно стремилась при вечном отсутствии свободного времени. «Это Сашенька. Когда папе некогда, она приводит меня из садика и убирается тут», — словоохотливо пояснил Димка. Не допытываться же у ребенка, как часто бывает папе «некогда» и «убираются тут». Истина открылась как-то сама собой. Одна из студенток не пришла сдавать сначала зачет, а потом и экзамен, в ведомости около ее фамилии образовался прочерк; фамилию ее забыла, а звали студентку, судя по ведомости, Александра.

Нежелание «Сашеньки» встречаться со мной лицом к лицу было так велико, что подвигло ее на преступление: подделав мою подпись, оценку в зачетке она поставила себе сама, а потом эту зачетку представила в деканат. Училась она хорошо, так что ни у кого эта операция подозрения не вызвала. Не вызвала она должной, на мой взгляд, реакции и у моего благоверного. «Не разменивайся на мелкие чувства, — услышала я от него. — И не устраивай бесплатный театр. Ты же, — подсластил он пилюлю, — мудрая женщина... должна понимать...»

Наш брак набирал годы, многое в нем начинало держаться не столько на чувствах, сколько на началах безусловности, том пресловутом «понимании», взывание к которому порою раздражало меня.

Прощание с Алтаем

Все мы, приехав по собственному выбору или независимо от него, что-то отдав Горно-Алтайску и что-то приобретя взамен, покидали его ради более «столичных» мест: уехали Образцовы, Бочаровы, не задержалась семейная пара экономистов Вальтухов, перебрались в Новосибирск Зарибко с Голубчиковым, в Академгородок — Демидовы, почему-то прошел мимо меня отъезд семьи И. Е. Семина, но именно он выразил то общее настроение, которое оставлял в наших сердцах и памяти Горный Алтай. В повседневном течении дней, преисполненных семейных и трудовых забот, эмоциональным всплеском отозвалось его письмо. «Любезнейшая Людмила Павловна», — со старомодным изыском писал он, что не резало уши, ибо так органично сопрягалось с неординарной натурой моего бывшего коллеги. Писал же он о том, как часто на новом месте предается невольным воспоминаниям о работе, людях, природе Горного Алтая и что издали он действительно видится голубым и как живой родник памяти сливается с любимым мотивом о невозвратимости прожитых там лет: «Помните?

Годы промчались, седыми нас делая...

Где чистота этих веток живых?»

Но тогда еще ничего, кажется, не предвещало больших перемен в повседневном течении моей жизни. Я уже так впряглась в учебно-педагогический процесс и управление семейными делами, что боялась самой мысли о возможном нарушении достигнутого равновесия. Муж придавал семье полноту и гармонию. Он был признанный и неоспоримый глава семьи, но управляющим семейными делами была я. Свободы отдаться делу, карьере, общественному долгу у него всегда было больше, чем у меня, по определению. Став матерью уже профессионально состоявшимся человеком, я никогда не сомневалась в том, что имею возможность работать с полной отдачей, любовью и интересом к делу лишь благодаря здоровью детей. Свою онтологическую предназначенность к их взращиванию и воспитанию я осознавала спокойно, без каких-либо колебаний, сомнений и переживаний. В этом отношении и свой карьерный рост соразмеряла с интересами семьи.

Работая на филфаке, я мало интересовалась кадровыми перестановками, а они происходили: кого-то смещали, повышали, переизбирали, кто-то уезжал, появлялись новые преподаватели. Когда пригласили в ректорат, не придала значения; войдя в кабинет, удивилась только присутствию кого-то из областной администрации. Предложение возглавить кафедру русского языка и литературы было полной неожиданностью, к такому повороту своей биографии готова я не была, поэтому, как могла, пыталась защититься весомыми аргументами: учебная нагрузка у меня и без того огромная; часто болеет и буквально перегружен делами муж, так что ответственность за семью в основном несу я; бытовые условия по-прежнему оставляют желать лучшего: вода, дрова, печь; и, в конце концов, я еще не кандидат наук и мой статус не отвечает должным требованиям. Но административный напор был так силен, что, ощутив бессилие дальнейшего сопротивления, я уже едва сдерживала слезы, и тут нечаянно сорвалось: «И что я буду делать с этими старыми девами?!»