Мемуары везучего еврея. Итальянская история

Береника приехала из кибуца, потому что думала, что беременна. В свои двадцать лет она решила, что обязана принять в свое тело «товарища», нуждающегося в нежных чувствах, хотя и не собиралась создавать семью. Все это она рассказала мне с бесстрастностью медсестры, объясняющей больному, как принимать лекарство. В любом случае ее кибуц был слишком беден, чтобы позволить себе роскошь иметь новых детей, да еще от неженатой пары. Случай Береники обсуждался в секретариате кибуца, как она сказала, тактично, но без ложной стыдливости. Там решили, что наилучшим выходом будет аборт. Она согласилась, потому что все равно не знала, что делать с ребенком даже в условиях кибуцного общественного воспитания. Война меняет страну и, что еще важнее, наверняка изменит весь мир. В этих обстоятельствах мужчины и женщины уже не имеют права свободно распоряжаться ни своими телами, ни даже своими жизнями, миллионы солдат воюют, и великое множество людей низведено войной до животного состояния. Тело такой молодой женщины, как она, может служить чему-нибудь более полезному, чем производить на свет детей, многие из которых будут, возможно, убиты прежде, чем их отнимут от груди. Идея аборта кажется мне логичной в силу ее жестокости — это часть общей атмосферы насилия, в которой рано или поздно мы должны научиться жить. Тем не менее посетивший ее врач не был полностью убежден в ее беременности и рекомендовал подождать. Результатом этой неопределенности оказался непредвиденный отпуск, короткий период жизни, во время которого Береника находилась — и в биологическом, и в моральном плане — между небом и землей. Но эта неопределенность заставила ее порвать со своим любовником и приехать в город к родителям. Она не слишком страдала от разрыва. Скорее, у нее было ощущение, что она оставила пациента посреди курса лечения. Этот молодой человек, возможно отец ее ребенка, представлялся ей сейчас развалиной, и она, по ее словам, испытывала по отношению к нему что-то странным образом похожее на материнское чувство, более сильное, чем ее чувство к плоду своего чрева. Оба казались ей слабыми, голыми, как будто с них живьем содрали кожу. Оба виделись ей бесформенной массой крови, сухожилий и нервных узлов, беззащитные перед безразличием окружающего мира, легкая добыча для грабителей, и оба нуждались в нежном уходе, в бинтах, ваннах, только вот связаны они были с ней по-разному. Ее друг был отделен от нее физически, но присутствовал в ее мыслях, другой же — она не знала, как его назвать, — постоянно находился в ее теле и в ее глубинном подсознании, но интеллектуально был ей чужд и обладал собственной эгоистической жизненной силой, над которой она утратила контроль.