Мемуары "власовцев"

В последующем мы затронули общие наши задачи борьбы с большевизмом. Трухин выявил себя высокообразованным человеком (он единственный из генералов, кто владел иностранными языками), по-видимому, в молодости он был членом социал-демократической партии (меньшевиков). Он сказал мне, что не может сейчас принять большевизм, так как последний давно перестал быть социализмом и переродился в самый эксплуататорский государственный капитализм, который когда-нибудь знало человечество.

«Пока я был в СССР, я занимался своим военным делом и гнал от себя всякие мысли, зная, что за них весьма легко попасть в НКВД. Попав же в плен, я имел достаточно времени подумать обо всем, начать же самостоятельно думать — это значит понять ложь большевизма и то зло, какое он несет народам России. Мне, как военному человеку, особенно тяжело было решиться на выступление против Сталина, ведь этим я себя ставлю в ряды «изменников и предателей» родины, как нас не замедлят представить большевики. Однако как нам иначе бороться против большевизма? Чтобы бороться с этим дьявольским режимом, опутавшим нашу душу и тело тысячью уз, сковавшим нашу волю, мы вынуждены сделаться предателями, ибо каждый противник большевиков, политический или военный, консерватор или социалист, есть предатель. Если большевики получают власть над своим противником, они его ликвидируют! Уже тот факт, что я попал в плен, достаточен для того, чтобы меня в лучшем случае держать под подозрением, в худшем же случае я буду предан военному суду. Не желая быть в положении кролика, который вечно находится в ожидании эксперимента над собой, я выбрал единственно возможный выход — борьбу против угнетателей и эксплуататоров народов России. Я уверен, что в будущем, как бы эта война ни закончилась, нас никто не осудит и, наоборот, помогут нам продолжать борьбу. (Увы, как жестоко ошибся бравый генерал, предвкушая одобрение власовской акции союзниками, показывают послевоенные события, когда все власовские генералы были выданы для «суда» и расправы своим заклятым врагам.)

В дальнейшем наша беседа коснулась национального вопроса. Здесь, как это, к сожалению, часто встречается, такой образованный и культурный человек, каким несомненно был Трухин, обнаружил либо полное равнодушие, либо мало совместимую с его интеллигентностью некомпетентность. У меня возникло подозрение, что в этом вопросе, которым он, очевидно, мало интересовался, он находился под чьим-то влиянием. Особенно удивительно мне было услышать его мнение, что национальные требования возникли большей частью искусственно под влиянием политиканствующих эмигрантов, так как, будучи в России, он об этих требованиях ничего не слыхал. В частности, он ничего не знал об украинском вопросе. Я возразил генералу, что он, очевидно, никогда не бывал на Украине, никогда не интересовался украинской культурой и, вероятно, никогда не был знаком ни с одним украинцем-интеллигентом. «Да, это так, я на Украине не жил, что же касается интеллигентов-украинцев, то я здесь с ними познакомился — они либо совершенно ополячены, либо русифицированы и Украины не признают». На основании этого наблюдения генерал делал вывод, что все украинские домогательства — это только плод фантазии политиканствующих эмигрантов. Я, как мог, старался убедить Трухина в некоторой поспешности этих его заключений.

В конце беседы Трухин обещал мне присматриваться к нашей национальной работе и во всяком случае, как подобает настоящему военному, держать дружественный нейтралитет в отношении нас. За короткое время нашей совместной работы Трухин честно выполнял данное им обещание и никогда на заседаниях президиума против националов не выступал. В дальнейшем, когда он увидел, что национальная работа в Комитете значительно продвинулась, он не только дал согласие на формирование украинских частей, но и активно его поддерживал. Как ни странно, но некоторые военные украинцы и даже члены Украинского национального совета, как, например, генерал Боярский, гораздо более противились национальной политике нашего Совета, чем это делал такой «москаль», как Трухин.

За время до первого организационного заседания Комитета 10 ноября 1944 года мне приходилось работать «по-походному», пристроившись кое-как в углу комнаты упомянутой лаборатории, так что я большую часть времени тратил на ознакомление с тем, что пока есть налицо в Комитете.