Мемуары власовцев

22 апреля. Страстной Четверг. В этом году православная Пасха совпадает с католической. В церковь пойти нельзя, так как приходится высиживать положенные часы в Уффичио. Есть приказ: мы вскоре уезжаем в Италию, а вместо нас, возможно, прибудет броневой корпус. Тогда почему же начальник штаба корпуса несколько дней назад угрожал сажать за обедом карабинеров? В приказе говорится, что итальянцы хорошо обращаются с населением, у которого создалось самое лучшее мнение о них. Но все должны помнить, что население — это одно, а существует страшный враг — коммунизм. Мы все должны были расписаться в прочтении этого приказа. Не составляло секрета, что итальянские части, стоящие в окрестностях (Клинцы), уже не боеспособны и заключили нечто вроде перемирия с партизанами: мы вас не трогаем, не трогайте и вы нас. Вокруг здания штаба корпуса — окопы для защиты от партизан, патрулируют парами карабинеры в своих наполеоновских шляпах, усилены караулы.

Вчера вечером на наших глазах был сбит советский бомбовоз, упал в 40 километрах, лётчики — 6 человек — погибли, было 5 бомб по 500 кило. Жители, наблюдавшие за обстрелом самолёта зенитками, были опять в восторге.

25 апреля — Пасха. Ночью пасхальной службы не было — перенесена на 5 часов утра. Я отстоял всю службу в соборе: большой хор, пел хорошо. Собор уже восстановлен — при красных там был склад. Я был единственным из итальянских офицеров, было ещё несколько итальянских солдат — не знаю, какой они нации. Тёплая весенняя ночь, я был в одном мундире, без шинели. Было много народа и около церкви, как в старое время, освящение куличей и яиц. Вернулся домой, похристосовался с хозяевами, сели за стол. Мне удалось сэкономить литр вина, хозяева достали водки, я вынул несколько коробок сардин. Очень трудно было достать бутылку для вина: наш один был на квартире у полицейского, который был занят изготовлением самогона, заполнил все бутылки, и мне удалось выпросить одну, а он приготовил бутылок тридцать самогона. От непривычки я «устал» и лёг отдохнуть на диване, положив пистолет под подушку.

Обед в офицерском собрании был улучшенный, много было вина и ликера. Мы подвыпили, как и все, но потом нам показывали донос, что все русские были на Пасху пьяны. Наше начальство только посмеялось, так как все итальянцы были на взводе, как и мы. Как приятно было провести Пасху на родной земле! Все одеты хорошо, все радостны. Ни утром, ни вечером я на службу не пошёл — без последствий.

В Страстную субботу, возвращаясь из Уффичио домой вечером, проходил, как обычно, мимо сквера, огороженного проволокой с немецкими часовыми, — говорили, что там склад снарядов и часовым приказано стрелять во всякого, кто попытается туда войти. Недалеко, на моей улице (улица Жарковского, бывшая Почтовая) — огромная усадьба, где помещается учебная рота связи из русских под командой немцев; усадьба обнесена проволокой, там нечто вроде гимнастического городка, где упражняются солдаты. Смотрю, под забором солдаты роются в земле в нескольких местах. Пришёл домой, а хозяин мне показывает золотую царскую пятирублевку, купленную у солдат! В доме жил еврей, зубной врач, он сбежал, а в развалинах дома, где была кухонная плита, солдаты нашли несколько золотых пятирублевок и десятирублевок. Это увидел переводчик-немец и отобрал. Потом узнал об этом немецкий офицер и приказал возвратить монеты солдатам. Напротив другой разрушенный дом, остался лишь фундамент — там тоже жил еврей; говорили, что там тоже можно золото найти. В Днепропетровске нам рассказывали, что дети рылись в подвале, подошёл немец, спросил, что они делают. Они ему ответили, что здесь жили евреи и, когда уезжали, что-то закапывали. Немцы стали рыть и нашли ведро с золотыми монетами и серебряной посудой…

27 апреля. Через Гомель прошёл утром эшелон войск из Клинцов в Италию. Эвакуируются все итальянские части, — мы, вероятно, уедем 7 мая, после штаба корпуса.

На Пасху советская авиация оставила нас в покое, только на первый день под вечер пролетел высоко разведчик и бросил одну бомбу невдалеке от штаба корпуса на мост, но безрезультатно. Итальянские солдаты продают за бесценок казённое имущество: ботинки за 30 марок, а раньше 200 марок (марка — 7,50 лир по курсу). Мой хозяин живёт тем, что покупает у итальянцев вещи и продаёт их крестьянам, приезжающим на базар из окрестных деревень.