Мемуары знатной дамы: путь от фрейлины до эмигрантки. Из потонувшего мира

В то время в прусском посольстве в Париже работали люди высокопоставленные. Секретарями посольства в Париже были тогда принц Генрих VII фон Рейс, граф Линар и граф Гацфельд, бывший впоследствии послом в Лондоне. Все они были охотно приняты при дворе Наполеона III, и флирт императрицы с принцем Генрихом VII фон Рейс был всем известен. Однажды, когда мы в саду посла, у Будбергов, играли в прятки, что давало нам возможность уединяться, граф Сольмс, нежно глядя на меня, сказал: «Если бы я мог вам предложить подходящий для вас дом или вы были бы богатой американкой, подобно невестам моих друзей Линара и Гацфельда, я бы просил вашей руки. При мысли, что вы можете выйти за другого, меня охватывает такая злоба, что я мог бы этого другого задушить. Ах, если бы я имел независимое положение, обеспеченное существование, с какой радостью я взял бы вас себе в жены; а вы, малютка, взяли вы бы меня?»

Когда теперь, спустя 58 лет, я вспоминаю об этом, мне кажется, что это было лишь странной фантазией с его стороны. Но тогда меня, шестнадцатилетнюю, влюбленную, делала счастливой мысль, что он просит моей руки. Я ему ответила, что никогда не выйду за другого, хоть бы я ждала сто лет до тех пор, пока он будет иметь хороший пост и обеспеченное положение.

Всю ночь я провела без сна и под утро меня осенила необыкновенно дерзкая мысль, которая может найти себе оправдание лишь в моей молодости, неопытности и обуревавших меня чувствах. Я схватила перо и написала письмо королю Вильгельму. Я часто видела короля в Вильбаде и в Эмсе, где он несколько раз посетил мою мать. Я и теперь еще вспоминаю, несмотря на долгие, долгие годы, как билось мое сердце, когда я писала это письмо. Содержание его таково:

«Ваше Величество, преклоняясь с благоговением перед особой Вашего Величества, хотела бы я напомнить Вам слова Вашего Величества.

Когда Вы в Вильбадене возложили Ваши руки на мою голову, Вы сказали: „Я надеюсь, что это дитя будет счастливой“. Ваше Величество, я люблю одного из Ваших подданных, графа Эбергарта Сольмса, и он меня также любит. Единственным препятствием нашему союзу, нашему счастью служит то обстоятельство, что мы оба без средств. Вчера граф мне сказал, что если бы он имел независимое положение, он сделал бы мне официальное предложение. Ваше Величество, Вам было бы так легко содействовать нашему счастью. Вы располагаете столькими местами. Назначьте его куда-нибудь, где бы он имел возможность жить совместно со мною и разрешите мне отныне подписываться верноподданной Вашего Величества.

Ни граф, ни мама не знают ни слова об этом письме. Я боюсь, что они очень были бы рассержены, узнав о нем, умоляю Вас, Ваше Величество, не выдавать моей тайны».

На следующее утро, когда я вышла в сопровождении моей камер-фрау[7], я отправила это письмо и ждала последствий моего поступка.

Прошло два месяца, и я начинала думать, даже была исполнена уверенности, что письмо никогда не достигнет своего назначения. Я жила в постоянной лихорадке: давая волю голосу рассудка, я начинала понимать, как неуместен и дерзок был мой поступок. Наконец, однажды нас посетил граф фон Гольц, прусский посланник в Париже, и передал моей матери конверт, полученный им для нее из Берлина. В конверте находились два письма: одно к моей матери, другое ко мне.

Король писал мне следующее:

«Милое дитя, Ваше письмо сердечно меня тронуло, я счастлив, что могу сказать Вам сегодня, что нашел средство сделать Вас счастливой. Я не мог ранее отвечать, так как надо было много обдумать и переговорить с графом Бисмарком. Создался новый пост заведующего делами короля Максимилиана Мексиканского. Этот пост будет предложен графу Сольмсу. Будьте счастливы, мое дитя.

Вильгельм Rex[8]».

Я всегда хранила это письмо старого короля и от времени до времени в умилении его перечитывала.

Среди вещей, разграбленных у меня большевиками, находился и этот документ необычайной душевной теплоты и доброты сердечной, утрата которого для меня чрезвычайно чувствительна.

Граф Сольмс, не находившийся тогда в Париже, был вызван в Берлин, где он получил свое назначение, с удовольствием им принятое. Но вскоре после того в Мексике вспыхнула революция и Максимилиан был застрелен. Таким образом, очевидно, все кануло в воду. Я тяжело заболела. Моя мать очень сердилась на меня за эту историю, особенно же за мое недоверие к ней. Я откровенно написала обо всем своему отцу. Он приехал в Париж, был очень ласков со мной и взял меня с собой в Петербург. Вскоре затем я получила назначение ко двору.

Пятнадцать лет спустя, уже несколько лет овдовевшая, проводила я зиму в Риме, так как мою младшую сестру, перенесшую воспаление легких, послали на юг. Я была там принята очень сердечно тремя родственными мне семьями. Это были, со стороны отца, Хиги и Малатеста и, со стороны матери, герцог фон Ормонта и графиня Таида Ржевусская, которая занимала прелестную квартиру на Пьяцца ди Спанья и имела, как говорят, лучшего повара в Риме.