Мемуары

После смерти Сталина, когда первые волнения и страсти немного улеглись, Анна Андреевна стала делать попытки хлопотать о пересмотре дела сына. Организовать это было не так просто. Во-первых, хлынуло довольно много посетителей и трудно было попасть на прием к нужному лицу. А во-вторых, надо было решить, к кому обращаться, ведь общее политическое положение было еще колеблющимся. Наконец, в феврале 1954 года письмо Ахматовой было передано в условленный день в комендатуру Кремля на имя Председателя Верховного Совета СССР К.Е.Ворошилова. По словам его адъютанта, письмо Ахматовой в тот же день легло на стол высокопоставленного адресата. Но ответа не последовало. Он пришел только летом — не из Верховного Совета, а из Генеральной прокуратуры СССР. Сухой казенный ответ гласил: дело Л. Гумилева пересмотру не подлежит.

Это был страшный удар для Анны Андреевны. Она оказалась в тупике. Стало ясно, что ей, жертве Постановления, никакой поблажки не будет. Ее поддерживали только для виду, чтобы не создавать впечатления на Западе о том, что поэта загубили, но каждое напоминание о ней властям только обрекало хлопоты о ее сыне на неудачу. Тогда, все эти годы до 1956-го, когда состоялся уже упомянутый XX съезд, Ахматова обращалась ко многим влиятельным лицам, чтобы они своим авторитетом поддержали ее просьбы, вернее, чтобы они сами заступились за Л.Гумилева. И знатные люди охотно вмешались в это дело. Это были М.А.Шолохов, И.Г.Эренбург, академик В.В.Струве, член-корреспондент Н.И.Конрад, директор Эрмитажа М.И.Артамонов, доктор исторических наук, лауреат Сталинской премии А.П.Окладников, секретарь Союза писателей А.А.Сурков. Каждый из них с удивлением убеждался, что все его усилия наталкиваются на какую-то непробиваемую стену. А Лев Николаевич тем временем со своими односидельцами воображал, что все происходит из-за того, что мать не хочет за него хлопотать. Особенно, когда узнали, что Ленинградское отделение Союза писателей делегировало Ахматову на Всесоюзный съезд писателей, они там в лагере совсем растерялись. По их наивным представлениям Ахматова должна была тут же, на торжественном заседании съезда с участием правительства, крикнуть во всеуслышание, что у нее невинно осужденный сын, и все бы перепугались и сейчас бы занялись его делом. Между тем, такой выпад мог бы оказаться гибельным для него, а может быть, и для Ахматовой. Уж нашли бы способ, как избавиться от неудобных лиц. Вот эта больная идея и сделала отношения между Ахматовой и ее сыном такими напряженными, когда он вернулся в 1956 году. Мы к этому еще вернемся.

Образ жизни Ахматовой в атмосфере всеобщего оживления конца 1950-х—начала 1960-х годов тоже сильно изменился. Постепенно нее стали появляться все более широкие связи с издательствами и редакциями журналов и газет. Но, как уже говорилось, ей открыли дорогу только к переводам или тщательно отобранным редакторами отрывкам из ее новых стихов. Так стихотворение из пяти строф превращалось в восьмистишие, вырванное из середины, в другом — из пяти строф выброшены две средних и т. п. А записные книжки безрезультатно заполнялись планами будущих книг — поэтических сборников и мемуарных, большими кусками незавершенных исследовательских работ о Пушкине. Внешне пестрая новая жизнь Анны Андреевны не могла заслонить главного дела поэта: встречи с читателем, обнародования своих творений. Тут дело, как видим, обстояло совсем неблагополучно и напряженно. Даже в последние месяцы жизни Анна Андреевна испытывала всю тягость опального положения.

15 сентября 1965 года Анна Андреевна записывает:

Хренков просит к 21-му отобрать стихи в сборник в Лениздате. Как мне не хочется с ними возиться, как хочется от них отдохнуть, даже забыть. Это значит опять думать: «Нельзя» – «можно», «лучше это или то». Какие опустошающие мысли, как вредно быть собственным критиком, цензором, палачом…