Мемуары

В первый год нашего знакомства меня удивила фраза, произнесенная ею без всякой рисовки: «Вчера в меня вселился дух чужой женщины, и я подшила себе юбку».

В послевоенные годы она однажды горестно заметила: «Куда ни кинешь взгляд, повсюду одни вдовы… торчат, как обгорелые пни».

В 50-м году, стоя в очереди перед окошком лефортовской тюрьмы, она обратила мое внимание на огромный камень, лежащий посредине тюремного двора. На нем сидела жена одного из заключенных, простая русская женщина. «Посмотрите, – тихо указала мне на нее Анна Андреевна, – она может так неподвижно сидеть и ждать хоть месяц, она сама уже кажется продолжением этого камня».

Летом 1953 г. хоронили художника Александра Александровича Осмеркина. В последние годы своей жизни он был в опале, отстранен от преподавания в Академии художеств, картины его не принимались и не выставлялись. Гражданская панихида была назначена в Доме художника на Беговой улице. Долго ждали привоза гроба с телом, – Осмеркин скончался в Подмосковье. Потом еще дольше ждали начальства, – некому было открыть траурный митинг. И все это время собравшиеся родные и друзья, почитатели и ученики Александра Александровича сидели молча, если перекидывались короткими фразами, то очень тихо, никто не уходил. Анна Андреевна несколько раз стояла в почетном карауле. Наконец, приехал кто-то из администрации МОСХа и произнес какую-то скомканную речь. Стали выносить гроб, мы пошли вслед, начали рассаживаться по машинам. Анну Андреевну разъединили со мной, ее повезли на кладбище вдова художника, Надежда Георгиевна, и архитектор Руднев в его машине. Но Анна Андреевна успела шепнуть мне на выносе: «Очень хорошие похороны. По первому классу».

Когда Ахматова стала заниматься переводами, у нее образовался широкий круг новых знакомств в рабочей литературной среде. Часто ей приходилось окунаться в гущу их профессиональных интересов, участвовать в злободневных литературных разговорах, к темам которых подчас она относилась иронически. Помню, что она не разделяла всеобщего восхищения книгой Грина «Тихий американец». Но не помню, какие именно претензии она предъявляла к этому роману. Зато хорошо помню ее слова и интонацию, когда она высказалась по поводу события, волновавшего умы в литературной среде: речь идет о предполагавшемся приезде в Москву Хемингуэя, приуроченном к официальному визиту в Советский Союз президента США Дуайта Эйзенхауэра. Потом стало известно, что Хемингуэй не приедет. Это бурно обсуждалось у нас, одни возмущались, другие одобряли знаменитого писателя, желая видеть в этом некий политический жест. К этой суете Анна Андреевна отнеслась презрительно. Она была убеждена, что писатель просто не хотел являться в Россию в свите президента. «Что для Хемингуэя Эйзенхауэр? – сказала она, – какой-то сановник». (Как известно, визит Эйзенхауэра был отменен из-за инцидента с американским летчиком Пауэрсом).

Мы проезжали в такси по улице Горького. Я отозвалась о здании Моссовета: «Мне нравится». – «Что тут может нравиться? – рассердилась Анна Андреевна. – Такое впечатление, как будто один дом поставили на другой».

Анна Андреевна замечала, что у нас не умеют размещать скульптуру на зданиях. Статуя должна вырисовываться в пространстве, – напоминала она об этом элементарном законе, – а у нас их ставят в житейских позах. Особенно ее раздражали, даже пугали скульптурные фигуры на крыше высотного здания на Котельнической набережной. Они смотрят вниз или по сторонам, но только не вдаль. «Кажется, что они все время следят за нами», – с тоской говорила Анна Андреевна.

«Эмма, что мы делали все эти годы? – воскликнула она в шестидесятых, когда так звенела в воздухе политическая тема. – Мы только боялись?»

Очень характерное для нее это «мы». Как поэта она себя выделяла, давала почувствовать дистанцию между собой и другими пишущими, но в повседневной, да и в гражданской жизни ей органически была присуща соборность. Мне всегда в таких случаях вспоминался Пушкин с его обращениями: «То ли дело, братцы, дома», или «Ах, братцы, как я был доволен», или, при выходе из оперного театра в Одессе: «А мы ревем речитатив».

Среди наших знакомых был один молодой физик, подающий большие надежды. Он не очень импонировал Анне Андреевне. С недоумением и тайным юмором она мне рассказывала, что по своим новейшим научным взглядам он, не веря в Бога, признавал Существование во Вселенной какой-то «управляющей силы». «Вы подумайте, управляющая сила, как это страшно», – говорила Анна Андреевна, и нередко при упоминании об этом физике повторяла с выразительными и разнообразными интонациями: «Управляющая сила!»

Когда я приносила какую-нибудь хорошую новость в моих делах, Анна Андреевна говорила: «Спасибо». А прощаясь – благословляла: «Господь с вами».